Французская новелла XX века. 1900–1939 - [184]

Надо вам рассказать теперь о том, что случилось на наших глазах. А об остальном помолчим… Итак, часов в восемь, когда уже начало смеркаться, приходит Та-бюс с двумя сумками, полными грибов. «Где же гости?» — «Собирают грибы!..» — «Как, в темноте?» — «А что же, — говорит Табюс. — Никак не оторвутся от своих грибов».

Табюс садится за стол и молча принимается есть и пить. Время идет; в девять часов — никого, в десять — никого. Около половины одиннадцатого Пат, который был тут же, решается спросить у Та-бюса:

— Куда же ты подевал этих господ?

— Что? — переспрашивает Табюс.

— Господа-то с тобой ушли?

— Ну да, — отвечает Табюс, — мы пошли вместе в Микельский лес, что правда, то правда. Они прихватили с собой вина. Сперва я занялся грибами. Их уродилась тьма-тьмущая, собирай — не хочу. Я наполнил две сумки. Горожане подбирали все, что я не мог забрать. Ладно. Потом мы опорожнили бутылки. После чего мне захотелось пройтись, я и ушел… Должно быть, я петлял по лесу, а они шли за мной и все собирали да собирали. С меня было довольно грибов, и я, видать, прибавил шагу. По временам я аукался с ними, чтобы они не чувствовали себя покинутыми… Раз я крикнул им с вершины Серры, во второй раз — когда был у Слонового источника, в третий — из глубины ущелья Счастья и в последний раз — со стороны Фовеля… и преспокойно вернулся домой.

Тут Пат — надо вам сказать, оп недолюбливает Табюса — разорался:

— Подлец! Негодяи! Ты завел их в лес и бросил там! Да как же они могут найти дорогу, если ты кричал им со всех четырех сторон света?! И еще сидишь здесь сложа руки!..

— А что случилось? — спрашивает Табюс.

— А то, что господа не вернулись. Уже одиннадцать, а их нет как нет. Они, верно, петляют по лесу, что ящерицы.

Табюс разыгрывает из себя простака, удивленно таращит глаза, хватается за голову.

— Не вернулись? — кричит он. — А вы что тут прохлаждаетесь, будь вы неладны? Не могли вызволить их оттуда, олухи несчастные! И мне же придется вмешаться в дело! Я-то думал, они давно уехали в город.

Он вскакивает и начинает бесноваться, как полоумный. Созывает всю деревню.

— Тащите сюда фонари, да поживее, сонные тетери! Не оставлять же их на погибель в лесу! Из-за вас мы все прослывем дикарями! — Тут он хватает Пата за руку. — Ведь ты сразу смекнул, что господа заблудились. Так почему ничего не сделал? А туда же, воображает, будто он первый умник на деревне. Эй, вы там, пошевеливайтесь, в дорогу!

Он так громко кричал, был в такой ярости, что заставил всех отправиться в лес с фонарями. Мы шли по Микельскому лесу, растянувшись цепочкой. Табюс прихватил с собой охотничий рог и дул в него что есть мочи.

Около полуночи мы нашли этих господ, полумертвых от усталости. Оказывается, они часами кружили около одних и тех же деревьев и никак не могли выбраться на дорогу.

— Ну и ну, — негодовал Табюс, — без меня вы провели бы ночь под открытым небом! Никто не подумал бы вытащить вас отсюда. Все они, сколько их ни есть, оставили бы вас на съедение зверям. Да еще и меня впутали в эту историю. Я думал, вы давно вернулись и уехали в город. Придется мне извиниться перед вами за всех остальных.

Никто из нас и рта не посмел раскрыть; эти господа старались подбодриться, хлопали Табюса по плечу. А мы выглядели круглыми дураками.

Так вот, хотите верьте, хотите нет, на нашу долю не пришлось ни слова благодарности, ни хотя бы кивка, зато Табюсу господа дали пятьдесят франков, а он даже вином нас не угостил. Он раззвонил повсюду, что мы дикари, и, если вы услышите эту историю от него самого, вы нас там просто не узнаете. Хуже всего, что своими проделками он бросает тень на нашу деревню, особенно когда говорит, что, не будь его здесь, никто не пошел бы в лес — такие мы все дикари.

Но тсс… молчок… вот и он сам. Не дай бог смекнет, что о нем речь, — разбушуется. Но он вроде бы в хорошем расположении духа.

Не то чтоб Табюс был злой, но он что бык — не понимает своей силы. Пожмет вам руку — и раздавит пальцы, хлопнет по плечу — и вас будто прострелит, да еще из крупнокалиберного ружья… Зато если осерчает…

А ведь от природы он красив, как барышня. Взгляните на него, так и кажется, что ему приставили чужое лицо, до того оно пригожее, словно на картинке… Но молчок, он не любит ни когда его хвалят, ни когда ругают.

— А-а, вот и ты! Прощай, Табюс!

ЖАН ПРЕВО (1901–1944)

Когда вскоре после Освобождения стало известно, что Жан Прево, ушедший в маки, был расстрелян нацистами, литературный Париж охватило чувство невосполнимой утраты: погиб талантливый художник, литературовед и публицист, человек блестящих дарований и разносторонних интересов.

Несмотря на то что Прево был чрезвычайно трудолюбивым и плодовитым литератором — его перу принадлежат исследования о Монтене, Сент-Бёве, Стендале, Бодлере, Роллане, Мартен дю Гаре, Валери, работа о французском инженере Эйфеле, историко-социологические исследования о Франции и Америке, эссе, репортажи, переводы, романы («Братья Букенкан», 1930; «Соль на ране», 1935; «Утренняя охота», 1937), рассказы, — он менее всего походил на кабинетного затворника: это был сильный человек, энергичный и деятельный.