Французская новелла XX века. 1900–1939 - [174]

Собака посмотрела на своего хозяина, потом на девочку, которая кусала тартинку и перемазала маслом щеки. Собака облизнулась, вздохнула, раздула бока. Но девочка смотрела на человека. Собака залаяла и, подбежав к нему, проделала все свои штучки: каталась, не давала ему снова взяться за работу.

Девочка смеялась.

— Это ваша собака? Как вы ее зовете?

Человек разговаривал только вечером, когда возвращался, с соседями по улице, такими же стариками, как и он.

— Зовете как? — повторила девочка, подойдя ближе.

— Собакой зову.

— А… а… Ваша собака не хотела уходить из нашего сада.

Человек решился взглянуть на девочку. Нет, пятьдесят с лишним лет тому назад он не был таким белокурым, таким светленьким.

— Идем, Собачка, — позвала девочка. — Идем…

Позвала нетерпеливо, а потом протянула руку. Собака подпрыгнула, девочка подняла руку выше.

— Еще раз!

После нескольких прыжков собака получила в награду большой кусок тартинки. Девочка убежала, собака бросилась вдогонку за ней. Человек поглядел им вслед. Лицо его сморщилось в гримасе — это он улыбнулся, девочку такая улыбка испугала бы. За молот он уже не взялся. Он встал. От восхода и до заката он бывал на ногах совсем недолго — такая уж работа у каменотесов, им приходится сидеть на земле. Он почувствовал, что ноги у него подгибаются. Собака пробежала мимо, подпрыгнула, затем пробежала девочка; он сделал несколько шагов за ними, не надеясь, впрочем, их догнать, и вдруг остановился: из сада вышла женщина.

— Жуана! — крикнула она. — Сейчас же домой!

Собака медленно вернулась к нему. Женщина проводила ее взглядом, затем человек почувствовал ее пристальный взгляд на себе.

— Идем домой, слышишь! — сказал он.

Будь он ворчлив, он бы прибавил: «Кончила дурачиться? Разве можно играть с людьми, которые живут в такой вилле!» Но он был доброго нрава, да и пора уже было собираться.

Когда на следующее утро он пришел на свою дорогу, он даже выругался от удивления: вчерашняя куча щебня была куда меньше, чем те, что он наколол в предыдущие дни. Черт возьми! Да, вчера он пролодырничал!

— А все ты… — сказал он собаке.

Он взглянул на виллу, ставни были закрыты, он сел и сразу принялся за работу, а собака послушно улеглась около. Человек наверстывал упущенное и встал, только чтобы очистить от щебня место для работы. Собака такой усидчивости не проявила. Она принюхивалась, вертелась, убегала, постояла у садовой калитки, взвизгнула, вернулась к человеку. Около девяти они услышали, как хлопнули ставни; потом раздались веселые крики. Собака опять заняла свое место у калитки и робко тявкнула. Человек равномерно ударял молотом по камню. Но мысли его не были всецело поглощены работой, в голове, которую не тревожили думы, шевелилась какая-то непонятная забота… Раз он даже едва удержался, чтобы не проявить такого же любопытства, как его собака. Только ведь он человек и знает, что нехорошо заглядывать к соседям, особенно если соседи богатые. Но он прислушивался, он улавливал крики девочки, которые иногда заглушались голосом женщины или громким лаем его собаки. «Ишь как ты стараешься!» Он понимал ее. А впрочем…

Человек и собака пообедали вместе. Когда с едой было покончено, собака положила морду ему на ногу. Утренний ветер утих, на другой стороне бухты, за маяком переливалось светлое марево. Собака спала, во сне она чуть повизгивала и вздрагивала, отчего иногда дергалась ее задняя лапка. Человек, защищенный от солнца полями своей зеленоватой шляпы, глядел в пространство отсутствующим, неосмысленным взглядом, пока съеденные хлеб, рыба, сыр превращались в добрую мускульную силу. Потом он снова взялся за молот.

И опять удлинились тени на дороге. Маяк принял синеватый оттенок, с моря потянуло ветерком. И к человеку, весело смеясь, подбежала девочка. Собака была с ней, девочка бросала ей кусочки хлеба с маслом, и та ловила их на лету, словно ученая собака. Это удивило человека, и он подумал, что до этого дня не знал как следует своей собаки. Девочка присела на корточки. Человек увидел две ручонки, перебиравшие камешки, и испугался за нее. Но нет, она играла, а собака следила за ней умильным взглядом. Вдруг девочка вскочила, взмахнула рукой, и собака побежала за брошенным камешком. Два раза, десять раз, двадцать раз начинали они эту игру. Человек не возражал, — его куча щебня от этого меньше не станет. Все правильно: что для него работа, для собаки с девочкой — забава.

Потом девочка подошла к парапету, окаймлявшему бухту, и кинула камешек в воду. Собака побежала, залаяла, но в море не пошла; она стала вертеться в ногах у девочки, вилять хвостом, возможно желая заставить позабыть свое малодушие. Человек улыбнулся. «Знаю тебя, воды ты не любишь», — думал он. Он был и сам такой и уже не мог вспомнить, когда купался в море в последний раз.

Три дня спустя человек уселся на другой куче камней; теперь он мог, не поворачивая головы, видеть собаку, которая заняла свой пост у калитки и не сходила с места, дожидаясь, когда ее откроют. Она исчезала надолго и вчера не пришла даже разделить с человеком его трапезу. И сегодня тоже она появилась гораздо позднее, пренебрегла предложенным куском хлеба и лениво растянулась у ограды.