Франция в эпоху позднего средневековья. Материалы научного наследия - [112]

Однако идеал империи при этом отнюдь не исчез и не утратил привлекательности. Он как мираж продолжал маячить над Западом на протяжении всей его дальнейшей истории, соблазняя многих сильных правителей. В XVI в. к нему устремился сначала император Карл V Габсбург, а затем его сын — испанский король Филипп II. В XVII в. он сильно искушал французского короля Людовика XIV, «короля-солнце». Столетием спустя его на какое-то время все же достигнет Наполеон. А в нашем столетии он воскреснет со страшной силой в планах Гитлера, который отнюдь не случайно подчеркивал преемственность между своим Третьим рейхом и первым рейхом Гогенштауфенов.

Но если имперская идея оказалась слишком слабой в масштабах универсальных, европейских, то она проявила гораздо большую жизненную силу в масштабах национальных, вылившись в идею абсолютной монархии. Теория абсолютизма, заимствованная в своих основных положениях из римского имперского права, появилась на Западе задолго до того, как она стала успешно воплощаться на практике. Еще в XIII в. юристы во Франции формулируют принцип: «король Франции является императором в своем королевстве», обосновывая, что власть короля подобна власти римских императоров.

Окончательно утверждаются абсолютистские режимы в отдельных странах Европы в XVI–XVII вв., непременно при этом подавляя или упраздняя сословно-представительные институты власти. Абсолютная монархия как будто закономерно сменяла сословно-представительную, вступая в свою прогрессивную роль на период зарождения капитализма, как обычно осмысляет это явление наша историческая литература. Но действительно ли абсолютизм в истории Запада сыграл некогда эту роль, в частности по отношению к раннему капитализму? Характерно, что наиболее успешно социально-экономическое развитие шло в тех странах, где абсолютистским поползновениям монархии был быстро положен предел. Так случилось в Нидерландах, где в результате революции в конце XVI в. северные провинции (Голландия) низложили своего короля, а полвека спустя — в Англии, во время Английской революции. В тех же странах, где монархия сумела добиться максимальной власти, как в Испании или Франции, она тяжким налоговым бременем и военно-политическими авантюрами душила социальную и хозяйственную активность, воскресавшую лишь после обуздания монархического своевластья. И так называемые буржуазные революции были революциями в первую голову антиабсолютистскими, для которых прежде всего важно было оградить или восстановить былые права сословий, оформлявшиеся еще при сословно-представительной монархии, которые абсолютизм всячески умалял. В результате революций восстанавливались или получали новые силы представительные органы власти как гаранты этих прав. Поэтому в тех странах, где монархии вообще не удалось сколь-нибудь сильно заявить о своих притязаниях на абсолютную власть, как это было в Дании или Швеции, то там и нужды в революции не было. Думается, что эти страны должны быть благодарны своей судьбе за то, что она избавила их от этих кровавых потрясений.

В XIX в. абсолютизм был в общем изжит, но не изжита тяга к сильной авторитарной власти, которая в первой половине нашего столетия порождает наиболее страшные за всю историю Запада режимы, прежде всего фашистский в Италии и нацистский в Германии. Вряд ли стоит здесь вести разговор о причинах и условиях появления этих режимов, серьезно угрожавших ценностям западной цивилизации, выработанным за всю предшествующую ее историю. Так или иначе, к исходу ее тысячелетней истории все диктатуры, включая и последние из них — в Испании и Португалии, — пали. Представительная система управления, впервые появившаяся в недрах феодализма, восторжествовала окончательно.

Вторая половина нашего столетия стала свидетелем воплощения в жизнь и другого политического идеала, очень близкого западному обществу с момента его появления на исторической арене. Дело в том, что старая имперская идея выражала не только устремление к сильной монархической власти, но и отвечала мечте о единении народов Запада, которую разделяли многие великие умы прошлого без всяких политических амбиций. В средние века Данте и Петрарка по этой причине готовы были приветствовать создание общеевропейской монархии, в новое время Бетховен и Гете на первых порах с воодушевлением воспринимали Наполеона. Однако долгое время такое единение мыслилось лишь под знаком империи, и только в нашем столетии идея единства обрела новую реалистическую форму, благодаря которой открылась возможность для ее реализации. Единение на основе равенства и добровольности привело к созданию Европейского сообщества, ставшего нынче Европейским союзом, в который входит большая часть стран Запада. Для такой интеграции стран Западной Европы есть немало актуальных экономических и политических причин, но за этим нужно видеть и воплощение изначальной мечты.

И, наконец, — наука, еще одно выразительное достижение Запада. В своем современном виде она появилась и долгое время развивалась именно там, максимально использовав достижения человеческой мысли других цивилизаций, особенно античной. В отношении ее также существует ложное мнение, будто она развивалась благодаря производству, под давлением его прогресса. Такое утверждение в какой-то мере может быть верным относительно технической мысли, но не мысли теоретической, в частности, математики, представители которой ориентировались на Истину, ценность которой всегда была очень высокой в западной культуре. Тем более, что с постижением истины в средние века и отчасти в новое время сопряжены были представления о силе и власти над миром, что сильно искушало душу западного человека, которую, как тонко определил немецкий мыслитель О. Шпенглер, лучше всего символизирует образ Фауста.