Фрактальный принц - [72]

Дверь открывается, и входит сянь-ку в черной форме Соборности. Она коротко кивает Сумангуру.

— Господин Сумангуру. Или я должна сказать: Жан ле Фламбер? Прошу прощения за небольшое опоздание. Моя ветвь гордится своей пунктуальностью.

Я вижу, как Абу Нувас передает сянь-ку мыслекапсулу. Таваддуд бледна как смерть и дрожит.

Бедная девочка. Я как-нибудь улажу это дело. Обещаю.

Только вот самое худшее еще впереди.

— Ле Фламбер, мы должны поблагодарить тебя за то, что обратил наше внимание на существование изначального гогола Чена, — говорит сянь-ку. — Это поможет удержать его от враждебных действий, когда мы выступим против нашей сестры, которая, как мне кажется, и является твоим нанимателем. Я не ошибаюсь? Быть может, нам тоже могли бы пригодиться твои способности.

Я прикидываю возможные варианты. Внутренний голос нашептывает, что чрезмерная преданность Жозефине — не лучший выход. Но есть еще Миели и мой долг по отношению к ней. Кроме того, я сомневаюсь, что сянь-ку в состоянии справиться с замками в моей голове.

— Я подумаю над этим, — отвечаю я.

Таваддуд изумленно таращит глаза.

— Только теперь мы можем действовать открыто: обладание гоголом для нас важнее, чем отношения с Сирром. Как только мы покончим с нашей сестрой — при помощи наших братьев василевов — мы вернемся. И тогда уже не будет необходимости плясать под дудку торговцев гоголами. Мы возродим жизнь на Земле.

— Истребив ее окончательно, — добавляю я.

— Это голос плоти. Возможно, именно это придает тебе привлекательность в глазах нашей сестры. Каким будет твой ответ? Ты согласен служить нам? Если ответ отрицательный, ты нам больше не нужен.

— Как же вы собираетесь меня поймать?

Я улыбаюсь, помня о своем пути к отступлению.

— О, мы не собираемся тебя ловить. Мы ученые. Но так уж вышло, что наш брат Инженер создал гогола специально для этой цели. В данный момент он уже направляется сюда. Кажется, его называют Охотником. Саша всегда имел склонность к драматическим эффектам.

Проклятье.

Абу Нувас покачивает в руке ружье.

— Можно, мы им займемся? Мои солдаты готовы.

Джинн Рамзан неутомимо колышется рядом с ним.

— Конечно, — соглашается сянь-ку.

Она поднимает мыслекапсулу в своих тонких пальчиках.

Никакой показухи, вроде того, что я устроил в вольере для птиц. Кроме того, тогда я блефовал, чтобы подтолкнуть Таваддуд к сплетению с птицей, а здесь все по-настоящему.

— Что вы с ним сделаете? — шепчет Таваддуд.

— Хирургия мышления, — сквозь сжатые зубы говорю я. — Они намерены пытать его, чтобы вырвать из мозга Тайное Имя, не так ли?

— Это неприятно, но неизбежно, — произносит сянь-ку, и ее широкое лицо омрачает печаль. — Как и многое другое.

Я могу только представлять, что творится внутри. Тысячи копий Аксолотля подвергаются пыткам и уничтожению. Ощущение, слишком хорошо мне знакомое.

У Таваддуд вырывается крик. Она падает на пол, бьется, рвет на себе волосы.

Конечно. Она же все чувствует через сплетение.

Абу Нувас удостаивает ее мимолетным взглядом, а затем отворачивается.

— Для ученых вы ведете себя как редкостные мерзавцы, — говорю я сянь-ку.

— Я отдам его вам! — кричит Таваддуд. — Прекратите! Я отдам его вам!

Ее мир наполнен агонией. Часть ее разума, принадлежащая Аксолотлю, вспыхивает и умирает, вспыхивает и снова умирает, словно мозг раз за разом пронзает раскаленная игла.

— Я отдам его вам! — слышит она сквозь рыдания собственный голос.

Пытка прекращается. Прости, мне очень жаль,доносится откуда-то издалека голос Аксолотля.

Таваддуд всхлипывает, вытирает с лица сопли и слюну и набирает полную грудь воздуха. А затем выкрикивает Имя аль-Джаббара Непреодолимого и превращается в Кающегося Рамзана.

Как только Таваддуд начинает произносить Имя, я закрываю уши. Теперь я довольно неплохо представляю себе, как это работает. В некотором роде это экстремальное фрактальное сжатие, соотносящийся с самим собой виток истории, заставляющий мозг жертвы повторять его снова и снова, в результате чего происходит самозагрузка чужого разума. Я не знаю, как это может быть. Даже цифровая передача требует невероятной компьютерной мощи, а для человеческого мозга это за гранью возможного.

Не важно, каким образом это срабатывает, но все происходит очень быстро. Рамзан — или Таваддуд — острыми когтями мыслеформы рвет горло сянь-ку, извергая фонтан крови. Но Абу Нувас достаточно проворен, чтобы встретить приближающееся существо выстрелом из бараки. Мыслеформа взрывается инертной белой пылью. Таваддуд еще раз вскрикивает и падает. Мыслекапсула катится по полу. Я нагибаюсь и ловлю ее.

Вот только сянь-ку убить довольно трудно, и даже смерть одной из них значит не больше, чем отрезанный кончик ногтя. Гогол, умирая, тоже бормочет Имя. Оно мерцает в атаре и звенит в воздухе. Абу Нувас вслушивается, и его глаза стекленеют.

Ружье в его руке опускается, и я, заметив это, подхватываю неподвижное тело Таваддуд и пускаюсь наутек. Я выжимаю из тела Соборности все, на что оно способно, и из глаз буквально сыплются искры. Не снимая Таваддуд с плеча, я изо всех сил бью по стеклу алмазным резаком. Руку пронзает боль, но стекло разлетается вдребезги. Я крепче сжимаю Таваддуд и вслед за осколками лечу в пустоту.