Фрагменты речи влюбленного - [68]

Вертер[216]

3. На христианском Западе вплоть до сегодняшнего дня сила всегда передается через типическую фигуру Толковника (в ницшевских терминах, иудейского Первосвященника). Но любовная сила не может переместиться, попасть в руки какого-либо Истолковывающего; она пребывает в самом языке, зачарованная, неподатливая. Топической фигурой является здесь не Жрец, а Влюбленный.

Ж.-Л. Б.[217]

4. Есть два утверждения любви. Прежде всего, когда влюбленный встречает другого, имеется утверждение непосредственное (психологически — ослепление, энтузиазм, воодушевление, безумная проекция счастливого будущего: я снедаем желанием, позывом к счастью); я всему говорю да (в самоослеплении). Далее — длинный туннель: мое первое да разъедают сомнения, любовной ценности все время грозит обесценивание; это стадия меланхолической страсти, нарастание злопамятства и жертвенности. Из этого туннеля я могу, однако, выбраться — «превзойти», не ликвидируя; утверждавшееся в первый раз могу утвердить заново, не повторяя его, ибо при этом я утверждаю само утверждение, а не его случайное содержание; я утверждаю первую встречу в ее отличии, я хочу ее возврата, а не повторения. Я говорю другому (прежнему или новому): начнем сначала.

Ницше[218]

Фединг

ФЕДИНГ. Болезненное испытание, при котором любимый человек, кажется, отстраняется от любого контакта — причем это загадочное безразличие даже не направлено против влюбленного субъекта и не проявляется в пользу кого бы то ни было другого, света или соперника.

1. В тексте фединг голосов — вещь хорошая, повествовательные голоса приходят, уходят, замолкают, сплетаются; неизвестно, кто говорит; нечто говорит, вот и все — никаких образов, ничего, кроме языка. Но ведь другой не является текстом, это образ, единый и слитный; если голос теряется, то исчезает весь образ (любовь монологична, маниакальна; текст гетерологичен, перверсивен). Фединг другого, когда он происходит, тревожит меня, ибо кажется, что у него нет ни причин, ни предела. Словно грустный мираж, другой удаляется, уносится в бесконечность, а я тщетно пытаюсь его догнать.

(Во времена, когда эта одежда была на пике моды, одна американская фирма расхваливала вылинявшую голубизну своих джинсов: it fades, fades and fades. Так же и любимый человек никогда не кончит исчезать, обесцвечиваться; чувство безумия более чистое, чем если бы это безумие было буйным.) (Душераздирающий фединг: незадолго до смерти бабушка Рассказчика временами больше уже не видит, не слышит; она не узнает уже внука и смотрит на него «с видом удивленным, недоверчивым, возмущенным».)

Пруст[219]

2. Бывают кошмары, когда появляется Мать, у которой на лице запечатлено суровое и холодное выражение. Фединг любимого объекта — это ужасающее возвращение Дурной Матери, необъяснимое отступление любви, богооставленность, хорошо известная мистикам: Бог существует, Мать присутствует, но они больше не любят. Я не уничтожен, но оставлен, как отброс.

3. Ревность заставляет страдать меньше, ибо другой остается в ней живым. При фединге другой, кажется, потерял всякое желание, он охвачен Тьмой. Я отброшен другим, но эта заброшенность удваивается заброшенностью, которой охвачен он сам; его образ как бы размыт, разжижен; мне больше не за что удержаться, даже за желание другого, направленное на сторону; я скорблю об объекте, который сам повергнут в скорбь (отсюда понятно, до какой степени мы нуждаемся в желании другого, даже если это желание нам не адресуется).

Хуан де ла Крус[220]

4. Когда другой охвачен федингом, когда он отступает — никуда, разве что к тревоге, которую он может выразить лишь скупыми словами: «мне нехорошо», кажется, что он движется вдалеке в тумане; не мертвый, но зыбко живой, в краю Теней; их посещал Улисс, взывал к ним (Nekuia); среди них была тень его матери; я зову, я тоже взываю к другому, к Матери, но навстречу мне — всего лишь тень.

Одиссея[221]

5. Фединг другого коренится в его голосе. Голос поддерживает, обозначает и, так сказать, завершает исчезновение любимого существа, ибо голосу свойственно умирать. Голос создается именно тем, что, собственно, меня в нем и терзает: обязанностью умереть, как если бы он сразу же был и никогда не мог быть ничем другим — лишь воспоминанием. Это призрачное бытие голоса есть модуляция. Модуляция, которой определяется всякий голос, это то, что неуклонно умолкает, это та звуковая фактура, которая выветривается и рассеивается. Я всегда знаю голос любимого человека лишь мертвым, припоминаемым, возобновляемым у меня в голове, по ту сторону уха; это голос неуловимый и тем не менее монументальный, поскольку он принадлежит к тем объектам, которые обладают существованием, только исчезнув.

(Сонный голос, покинутый голос, голос констатации, далекого события, слепой судьбы.)

6. Нет ничего более душераздирающего, чем любимый и усталый голос — голос изнуренный, разреженный, словно бы обескровленный, голос на самом краю света, который вот-вот поглотят вдали холодные волны; он готов исчезнуть, как уставшее существо готово умереть; усталость — это сама бесконечность, то, что не кончает кончаться. Этот краткий, отрывистый голос, почти неизящный в силу своей разреженности, это почти ничто удаленного любимого голоса чудовищно затыкает мне все внутри, словно хирург ввел мне в голову огромный ватный тампон.