Фрагменты речи влюбленного - [58]

Гейне[192]

3. После долгих дискуссий ученые пришли к выводу, что животные не кончают жизнь самоубийством; самое большее, у некоторых из них — лошадей, собак — бывает желание себя искалечить. Однако как раз по поводу лошадей Вертер намекает на благородство, которым отмечено любое самоубийство: «Рассказывают, что существует такая благородная порода коней, которые по инстинкту прокусывают себе вену, чтобы легче было дышать, когда их чересчур разгорячат и загонят. Мне тоже часто хочется вскрыть себе вену и обрести вечную свободу».

Неумное замечание Жида: «Только что перечитал „Вертера“ — не без раздражения, позабыв, как много времени заняло у него умереть [что совершенно не так]. Все никак не кончится, и постепенно возникает желание подтолкнуть его за плечи. Четыре или пять раз, когда надеешься, что он уже испускает последний вздох, дальше следует еще один, еще более последний […] нет терпения выносить эти его размазанные уходы». Жид не знает, что в любовном романе герой реален (поскольку сделан из исключительно проективной материи, в чем и созерцает себя каждый влюбленный субъект), и что требует он смерти настоящего человека, моей смерти.

Вертер, Жид[193]

Сговор

СГОВОР. Субъект воображает, что разговаривает о любимом человеке с каким-то соперником, и этот образ причудливо развивает в нем приятное чувство сообщничества.

1. Тот/та, с кем я могу разговаривать о любимом, это тот/та, кто любит его, так же как и я, как я; это симметричный мне персонаж, мой соперник, мой конкурент (соперничество есть вопрос места). Я могу наконец-то обсудить другого с тем, кто его знает; тут проявляется равенство знания, наслаждение от взаимной включенности; при таком обсуждении объект не бывает ни удален, ни разорван; он остается внутри нашего двойного дискурса, им предохранен. Я сливаюсь с Образом и в то же время с этим вторым зеркалом, которое отражает мою суть (на лице соперника я читаю мой страх, мою ревность). Мы ведем деловитую болтовню, притормозив всякую ревность, — вокруг того отсутствующего, чью объективную природу подкрепляют два однонаправленных взгляда; мы заняты строго выверенным, безошибочным экспериментом — имеется два наблюдателя и оба наблюдения производятся в одних и тех же условиях; объект доказуем — я обнаруживаю, что я прав (в своем счастье, уязвленности, обеспокоенности).

(Сговор (connivence) — от connivere, одновременно означающего: я подмигиваю, жмурюсь, закрываю глаза.)

Этимология

2. Отсюда следующий парадокс: в наших тройственных отношениях чуть ли не лишним оказывается сам любимый человек. Это можно понять по некоторым моментам замешательства. Когда на моего соперника жалуется, принижает его сам любимый объект, то я не знаю, как отвечать на эту жалобу: с одной стороны, «благородно» не воспользоваться признанием, которое мне на руку — как бы «подкрепляет» мою позицию; а с другой, я осмотрителен и знаю, что сам занимаю такое же положение, как и мой конкурент, и что раз так, раз упразднены всякая психология и всякие ценности, мне тоже ничто не сможет помешать оказаться однажды объектом принижения. А иногда я сам выступаю перед другим с похвалами сопернику (чтобы быть «великодушным»?), против чего другой странно возражает (в угоду мне?).

3. Ревность — уравнение с тремя переставляемыми (неразрешимыми) переменными; ревнуешь всегда сразу двоих — я ревную и того, кого люблю, и того, кого любит тот. Odiosamato (так называется по-итальянски «соперник») мною тоже любим: он интересует, интригует меня, взывает ко мне (см. «Вечного мужа» Достоевского).

Д.Ф.[194]

Сердце

СЕРДЦЕ. Это слово подходит для обозначения всевозможных порывов и желаний, но одно остается неизменным: сердце становится предметом дара — либо неузнанного, либо отвергнутого.

1. Сердце — это орган желания (сердце напрягается, опадает и т. п., наподобие полового члена), поскольку то заворожено удерживается в поле Воображаемого. Что сделает мир, другой с моим желанием? Вот беспокойство, вбирающее в себя все сердечные порывы, все сердечные «проблемы».

2. Вертер жалуется на некоего князя: «Он во мне ценит более ум и знания, чем сердце, хотя оно — единственная моя гордость […]. Ведь то, что я знаю, узнать может всякий, а сердце такое лишь у меня». Вы ждете меня там, куда я не хочу идти; вы любите меня за то, в чем меня нет. Или иначе: у меня и света разные интересы; и, к моему несчастью, делится при этом мое «я»; мне не интересен (говорит Вертер) мой ум; а вам не интересно мое сердце.

Вертер

3. Сердце — это то, что я, как полагаю, приношу в дар. Каждый раз, когда дар этот отсылают мне обратно, мало сказать вслед за Вертером, что сердце — то, что остается от меня, если отнять весь ум, мне приписываемый, но мною не желаемый; сердце — то, что остается мне, и то сердце, которое остается у меня на сердце, — это сердце тяжелое; тяжелое отливом, наполнившим его собою (только у влюбленного и ребенка бывает тяжелое сердце).

(X… должен уехать на несколько недель, а может и больше; в последний момент он хочет купить себе в дорогу часы; киоскерша жеманничает с ним: «Может быть, возьмете мои? Вы, должно быть, были совсем-совсем юны, когда они столько стоили и т. д.»; она не знает, что у меня тяжело на сердце.)