Фотофиниш. Свет гаснет - [6]

— Разве я вам не сказал? Как глупо. Да. На международной арене торговли наркотиками сейчас происходит нечто тревожное, особенно в США. Интерпол ухватил какую-то ниточку и передал дело французам, которые поговорили с ФБР, а те много общались с нашими. Есть предположение, что эта дива, возможно, всего лишь большая-большая девочка, играющая самую незначительную роль. Все это прозвучало для меня очень туманно, но наш Большой Белый Вождь слегка разволновался. — Так шеф обычно называл комиссара полиции. — Он беседовал со спецподразделением. И с МИ6, кстати, тоже.

— А они тут при чем?

— Как-то участвуют по ходу дела. Полагаю, скрытно, как всегда. Но они все же сообщили, что была утечка от анонимного источника следующего содержания: считается, что Соммита занималась этим в прошлом.

— А Реес?

— Чист как стеклышко, насколько мне известно.

— Монтегю Реес, — задумчиво произнес Аллейн. — Кажется неправдоподобным. Как будто читаешь «Трильби»[2]. Каракулевый воротник на пальто и блестящая борода. Что-нибудь известно о его происхождении, сэр?

— Считается, что он американец родом с Сицилии.

Во время последовавшей за этим паузы помощник комиссара неуверенно напевал себе под нос хабанеру из «Кармен».

— Вы когда-нибудь слышали, как она ее исполняет? — спросил он. — Просто поразительно. У нее есть диапазон — сопрано, меццо-сопрано, и что там еще, есть внешность, в ней есть секс. Пронзает тебя, словно поросенка на вертеле, и при этом запросто заставляет получать от этого удовольствие. — Он бросил на Аллейна один из своих сбивающих с толку взглядов. — У Трой будет хлопот полон рот, а?

— Да, — согласился Аллейн, и, испытывая дурное предчувствие по поводу того, что его ожидает, добавил: — Мне не очень хочется, чтобы она туда ехала.

— Понятно. Собираешься занять твердую позицию, да, Рори?

— В том, что касается Трой, во мне нет твердости.

— Скажи это ребятам из отдела по борьбе с мошенничеством, — сказал шеф и тихонько заржал.

— Только не в том, что касается ее работы. Это необходимость. Для нас обоих.

— Тогда не буду тебя задерживать, — шеф без предупреждения перешел на деловой тон. — Мне просто кажется, что при нынешних обстоятельствах ты все же мог бы поехать. И кстати, ты ведь знаешь Новую Зеландию, так? Да? — Аллейн не ответил, и он продолжил: — Вот что я имел в виду, говоря о совпадении. Приглашения и все прочее. Все просто само идет нам в руки. Нас просят провести небольшое и очень незаметное наблюдение за этим объектом, а тут дружок этого объекта приглашает вас в гости, и вот такие складываются дела, так сказать. Случайно получается так, что ты будешь приглядывать за Трой и ее сварливой моделью. Что скажете?

— Правильно ли я понимаю, сэр, что это приказ?

— Должен сказать, — увильнул от прямого ответа помощник комиссара, — я думал, что ты обрадуешься.

— Полагаю, мне следовало бы радоваться.

— Очень хорошо! — раздраженно воскликнул шеф. — Так какого черта ты не рад?

— Сэр, вы говорили о совпадениях. Так вышло, что из-за абсурдного стечения обстоятельств Трой в большей или меньшей степени оказалась вовлеченной в четыре моих дела. И…

— И судя по всему, вела себя во всех случаях просто великолепно. Так вот в чем дело, да? Ты не хочешь, чтобы она в этом участвовала?

— В общем и целом нет, не хочу.

— Но дорогой мой, ты ведь едешь туда не для того, чтобы заниматься расследованием. Ты будешь вести наблюдение. Не исключено, что там и наблюдать не за чем. Кроме, разумеется, твоей красавицы жены. Ты не будешь ловить убийцу. Вообще никого не будешь ловить. Что?

— Я ничего не говорил.

— Ладно. Это приказ. Позвони жене и сообщи ей об этом. Доброго вам утра.

III

В Мельбурне все было хорошо. Успех в Сиднее был фантастическим — в артистическом, финансовом и — по крайней мере, для Изабеллы Соммиты — личном плане. Пресса восторженно писала: «Ничего подобного еще не было на нашей памяти». Один журналист отпустил тяжеловесную шутку, написав, что, если бы машины двигались за счет реальных, а не статистических лошадиных сил, то лошадей, несомненно, использовали бы для того, чтобы триумфально провезти диву по городу или пронести ее на руках через бурлящую ликованием толпу.

Оскорбительных фотографий больше не было.

Юный Руперт Бартоломью неожиданно оказался в среде, которую он не понимал, но и не критиковал и в которой с трудом барахтался, пребывая в трудном состоянии блаженства и замешательства. Изабелла Соммита заставила его сыграть свою одноактную оперу. Она слушала ее одобрительно, и это одобрение лишь выросло, когда она поняла: роль сопрано столь объемна, что все остальные актеры выступают в этой опере лишь в качестве отделки. Опера была о Руфи и называлась «Чужестранка». («Очень подходяще», — пробормотал Бен Руби, обращаясь к Монти Реесу, но так, чтобы Соммита не слышала.) Бывали минуты, когда розовые облака, в которых парил Руперт, редели, по спине у него пробегал ледяной холодок, и он задавался вопросом, хороша ли вообще его опера. Он говорил себе, что сомневаться в этом — значит, сомневаться в величайшем сопрано эпохи, и розовые облака снова приобретали прежнюю форму. Но тень беспокойства никогда его до конца не покидала.