Фосфор - [7]

Затем я написал письмо своему камердинеру; я попросил его вызвать определенного врача (моего приятеля), не спешить с похоронами и перед погребением непременно убедиться, что я действительно мертв.

Гроб следовало изготовить из очень тонкого и легкого дерева, просверлив отверстия там, где будет находиться моя голова.

И наконец, я велел похоронить себя в склепе и указал в письме, где хранятся деньги для приобретения места в таковом.

Для большей уверенности в том, что мои указания будут выполнены, я также составил письмо к упомянутому врачу, в точности изложив, что следует сделать.

Я отослал ему одну копию письма, вторую же положил на каминную доску; письмо я оставил на видном месте, и оно сразу бросалось в глаза.

Тринадцатого июля, подготовив со всем тщанием противоядие, я подставил руку под укус одной из кобр. Через тридцать секунд я проглотил препарат и начал быстро расхаживать взад и вперед по комнате, чтобы разогнать кровь.

Еще несколько мгновений — и комната будто завертелась; меня начало неодолимо клонить ко сну.

Некоторое время я боролся с сонливостью, но после мои ноги подкосились, все тело одеревенело и я рухнул на пол.

Я был парализован и не мог даже пошевелиться; я ничего не видел и только разум и слух еще не отказали мне.

Я словно падал в глубокие пропасти, все ниже и ниже, глубже и глубже, затем, казалось, снова оказывался на поверхности.

Сознание полностью прояснилось.

Я понимал, где нахожусь, и мог теперь трезво взвесить свои шансы.

Какие ужасные мысли овладели мною!

Не ошибся ли я с дозой противоядия?

Что будет, если меня найдут в таком состоянии и похоронят?!

Быть может, это и есть смерть, и мертвые осознают все, что с ними делают — вплоть до похорон, когда их засыпают землей, а они лежат, не в силах двинуться…

Я вспомнил вычитанные из книг случаи преждевременных погребений, вспомнил о людях, которых находили перевернувшимися в гробах, с вырванными волосами и ногтями, впившимися в кожу — свидетельством того, сколь ужасным должно было быть их пробуждение.

Сейчас, когда я находился на краю гибели или, возможно, уже умер, я не хотел умирать.

Жизнь, мнилось мне, воплощала все прекрасное; могила — все жуткое, отвратительное, мерзкое.

Я не чувствовал хода времени; пространство раздулось и расширилось, превратившись в невыразимую бесконечность.

Так я провел, как показалось мне, годы.

Камердинер постучал в дверь и, не дождавшись ответа, вошел.

Увидев меня на полу, он вскрикнул; на крик прибежал второй слуга.

Я слышал, как они переговаривались. Они отнесли меня в спальню, уложили на кровать, а затем один из них отправился за врачом.

Тот явился и констатировал мою смерть.

Пока доктор осматривал меня, в комнату снова вошел камердинер с письмом в руке, показал ему мое послание, вслед за чем они обсудили содержание письма.

Доктор — который оказался, кстати сказать, вовсе не тем приятелем-врачом, на которого я рассчитывал — заметил, что я, должно быть, сошел с ума и совершил, к сожалению, большую глупость; с этим он распрощался, обещав прислать гробовщика, чтобы снять с меня мерку.

Слуги омыли меня и уложили как подобает; все это я сознавал, будучи не в состоянии что-либо ощутить или пошевелиться; затем они накрыли меня и ушли.

Позже пришел гробовщик и снял с меня мерку для гроба.

Я слышал, как камердинер передал ему мои пожелания, касающиеся изготовления гроба и покупки места в кладбищенском склепе.

Гробовщик согласился изготовить в точности такой гроб, как было велено.

Камердинер подошел к секретеру. Я слышал, как звенят монеты, которые он доставал из ящиков.

В это время вошел повар. Вместе они опустошили мои чемоданы и сундуки, хладнокровно присвоив все ценности и прочие понравившиеся им вещи.

Только представьте себе мои чувства! Я лежал в нескольких футах от них и все же не мог им помешать.

Принесли гроб и меня положили внутрь.

Крышку заколотили.

Я не знал, сколько прошло времени; каждая минута казалась годом страшной, чудовищной агонии.

Меня вынесли, гроб поместили на катафалк.

Что если им не удалось приобрести склеп, и меня зароют в землю?

И если это смерть, как жутко вечно лежать в земле и все сознавать!

И все-таки будет стократ ужасней, если я еще жив; тогда я очнусь, чтобы умереть подобной смертью, одной из самых жестоких, что может вообразить человеческий разум!

Снова и снова я представлял, что ждет меня, заключенного в этот узкий деревянный ящик.

С какой силой, с каким напряжением мысли я мечтал пошевелить рукой или ногой — но все было тщетно!

Жило только сознание, и в нем я претерпевал муки, что были страшнее участи грешников в аду.

О! Почему я не мог убить собственный мозг и тем избежать мучительной неопределенности?

Возможно, мозг и был душой, и душа по смерти не покидала тело, а оставалась в нем и, чувствуя и осознавая все испытываемые телом ужасы, страдала за грехи, совершенные им на земле.

Что же сотворил я, чем навлек на себя эти крестные муки?

Они поставили гроб на землю и отслужили надо мной похоронную службу.

По окончании ее гроб подняли и внесли в склеп.

Хвала Господу! В землю меня не зароют.

Затем они положили меня на каменный выступ и ушли.