Форварды покидают поле - [44]

Некоторые части моего тела так закалились на бирже труда, что, пожалуй, даже шомпола теперь не страшны.

К полудню толпа на бирже редеет, мы идем по винтовой лестнице на крышу — отдохнуть. Степка сразу начинает храпеть. Солнце жжет немилосердно, по Точильщику все нипочем. Илья тоже засыпает мгновенно. С трудом удается растормошить их. Сегодня ведь матч на Красном стадионе — так, по крайней мере, заверил Федор Марченко.

Лишь ненадолго наползает на небо какая-нибудь тучка, вызывая тревогу: обычно в дни матчей льет дождь. Как видно, в небесной канцелярии к футболу относятся враждебно, и не без оснований: молодые ребята теперь отдают предпочтение футболу и вовсе перестали ходить в церковь.

«Молния» проводит тренировку перед матчем. Керзон, с повязанным на яйцевидной голове носовым платком, стоит на воротах. Юрка Маркелов, Олег Весенний и Санька поочередно бьют по голу. Утомленные беки и хавбеки лениво развалились на жухлой траве и курят.

Подле Марченко лежит потертый футбольный мяч. Завидя нас, капитан толкает его ногой:

— С тебя, Тарзан, сегодня один гол.

Тарзаном он называет меня только в минуты особого расположения.

Без всякого энтузиазма, мелкими пасами ведем со Степкой мяч к двум тополям. Они образуют естественные ворота шириной в два метра. Игра идет без вратаря. Здесь я непобедим. Ни один форвард не пробьет столько раз точно по воротам с одиннадцатиметровой отметки. Поэтому я охотно предлагаю Степану пари на пачку «Раскурочных».

— Можно, — не очень решительно соглашается Точильщик, заведомо зная, что пари он проиграет. Впрочем, ему не привыкать, он уже не раз проигрывал то пирожок с горохом, то пирожное «Наполеон» или бутылку «Фиалки». Степка часто поступает вопреки рассудку. В нем живет ослиное упрямство. Десятки раз оставался побежденным, а все еще готов биться об заклад. Ну что ж, мне терять нечего.

Устанавливаю мяч в одиннадцати метрах от двух тополей. Обычно из двадцати ударов четырнадцать-пятнадцать попадают в цель. Однажды я пробил восемнадцать раз. То был рекорд — никто, даже я сам, до сих пор не побил его.

Разгоняюсь и бью шпаном. Мазила! Почин неудачный. Попал пальцем в небо. Уверенность моя поколеблена.

Пока я бью по воротам, Степка бегает за мячом. Таков уговор. Точильщик ликует. Заставляю себя подтянуться, но следующий удар не лучше. Степка не скрывает своего торжества.

— Костыляй, костыляй, родненький, — издевается он, потирая руки.

— Не трепись под удар, — взбеленился я, — а то брошу и уйду.

Наконец мне удается попасть в цель. Но из двадцати возможных выбиваю только девять. Степка — всего на два мяча больше. Плутоватая улыбка не сходит с его лица.

— Пойдем домой, подзарядимся, — предлагаю я.

Степан молча соглашается. Рассольник, чеснок и свежий ржаной хлеб поднимают настроение.

— Тарзан, не чавкай, — просит Степан.

— Гляди — интеллигенция, — огрызнулся я. — Мне, например, действует на нервы твое шмыганье носом, но я ведь терплю.

— Сам ты интеллигенция, — обиделся Точильщик. Он очень чувствителен к словам и, как говорит Керзон, принципиален в вопросах классовой принадлежности. С трудом удается уговорить его снова взять ложку. Я вынужден теперь есть неслышно, глотая пищу без всяких звуков, и потому не испытываю от еды никакого удовольствия. Но ничего не поделаешь. К гостю следует быть снисходительным.

В общем, мы неплохо пообедали, вымылись до пояса холодной водой, а времени до матча оставалось еще много. Тренироваться ребята уже перестали. Капитан все еще лежал на земле, разбросав мускулистые красивые руки. Рядом дремал Керзон. Остальные слушали Саньку. Он знает множество всяких любопытных историй, и стоило проявить к ним интерес, как молчаливый Санька становился словоохотливым и красноречивым. О, рассказчик он — что надо! Даже Юрка Маркелов, способный задать сто вопросов подряд, и тот удовлетворялся его ответами.

— Какой высоты Хеопсова пирамида? — спрашивает Юра.

— 146 метров, — не задумываясь, отвечает Саня. — Это одно из семи чудес света. Возвышается на левом берегу Нила — знаменитой реки, где плавают крокодилы, — возле города Каира, над пустыней. Двадцать лет строили ее сто тысяч рабов!

— Фью… — свистит Юрка. — Зачем она нужна?

— Фараон Хуфу, прозванный греками Хеопсом, приказал построить этот могильный памятник.

— Интересно, что он за это имел? — сквозь дремоту мычит Керзон.

— Что имел? — озлился молчаливый Илья. — А почему ты не спрашиваешь, что имели рабы, пижон несчастный!

— Нет, поглядите, — захихикал Керзон, — даже козявка взбесилась, ее интересуют не прибыли, а только идеалы. Ты же не выговоришь это слово. Повтори, повтори: «И-де-а-лы».

Илья махнул рукой.

— Жми, Саня, дальше, какие там еще чудеса.

— Висячие сады Семирамиды. Больше двух тысячелетий тому назад вавилонский царь приказал соорудить висячие сады для своей возлюбленной или жены, точно не помню, чтобы они напоминали горные пейзажи ее родной Мидии. Степи Вавилона вызывали у Амитисы тоску. В висячих садах росли даже финики. Строили всё рабы, конечно.

Юрка Маркелов снова высыпал горсть вопросов:

— Что такое Вавилон? Откуда взялось имя Амитиса? Чем Амитиса отличалась от всех других женщин и что особенного в ней нашел вавилонский царь? Где находится эта Мидия и какие на вкус финики?