Форпост - [25]

— Ты как же умудрилась без места остаться? — спросил Слимак.

— Летом я ходила жать, а теперь никто не хочет меня брать с ребенком. Одну скорей бы взяли.

В эту минуту вошел Мацек и вздрогнул от изумления, увидев Зоську.

— Ты как сюда попала?.. — спросил он.

— Работу ищу. Говорят, Слимак стал богач. Я и зашла; думала, может, возьмут меня в работницы. Да с ребенком и Слимак не берет.

— О, господи, господи… — прошептал батрак при виде нищеты, еще горшей, чем его собственная.

— Что-то ты уж очень причитаешь над ней, как будто совесть тебя грызет? — язвительно проговорила хозяйка.

— Всякому жалко смотреть на такую нужду, — пробормотал Слимак.

— А уж особенно тому, кто в этом виноват, — снова съязвила Слимакова.

— Я не виноват, — ответил Мацек, пожимая плечами. — А все-таки жаль мне и ее и ребенка.

— Так и бери ее, раз тебе жалко, — сердито сказала хозяйка. — А что, Зоська, отдала бы ты ребенка Овчажу?.. Кто там у тебя: мальчик или девочка?

— Девочка, — прошептала Зоська, глядя на Овчажа. — Ей уже два года. — И прибавила: — Хочешь, возьми ее себе…

— Куда мне ее? — ответил батрак. — Оно, конечно, жалко…

— Хочешь, бери… Бери, бери ее, если хочешь… Слимак теперь богач, и ты богач…

— Он-то у нас богач. По шесть рублей в одно воскресенье пропивает, — издевалась Слимакова.

— Если вправду ты такой богатый, что по шесть рублей в одно воскресенье пропиваешь, так бери ее, — говорила Зоська все настойчивее.

Она развернула рядно, взяла ребенка и положила его на мокрый земляной пол. Ребенок, казалось, стал еще бледнее, но не издавал ни звука.

— Глупые это шутки, Ягна, — буркнул Слимак, оборачиваясь к жене.

Зоська потянулась и вскочила на ноги.

— Вот мне и легко, хоть один разок в жизни… — возбужденно проговорила она. Глаза ее дико горели. — Сколько раз я думала: «Ох, не вытерплю, брошу ее где-нибудь на дороге, а то и в воду…» Ты, если хочешь, бери ее… Возьми, возьми, только смотри береги, а то я, как вернусь да не найду ее, все зенки тебе выцарапаю…

— Что ты болтаешь, взбесилась ты, что ли?.. — вразумлял ее Слимак. — Перекрестись!..

— Пускай тот крестится, кто идет на смерть, а я пойду работать… Болтали, будто вы теперь богач… Я думала, может, потребуется вам работница, вот и зашла… А нет, так и не надо, пойду дальше…

— Чего с дурой толковать! Садитесь ужинать, — прикрикнула хозяйка и в сердцах схватила горшок с огня.

От резкого движения головешки рассыпались по всему полу, а одна упала наземь, прямо к босым ногам Зоськи.

— Горит!.. Горит!.. Горит!.. — закричала Зоська, отскакивая к двери. — Все сгорит, хата сгорит и рига сгорит… Только Зоська убежит, в одной рубахе убежит и… в одной рубахе так и будет ходить до самой смерти…

Как пьяная, она толкнулась в дверь, шатаясь, выбежала в сени, из сеней во двор, все повторяя: «Горит!.. Горит!..» Крик ее послышался за окном, потом в палисаднике, потом на дороге. Наконец, он затих, заглушенный шумом дождя. В хате на полу остался ребенок, худой и странно тихий.

— Держите ее! — в бешенстве крикнула Слимакова. — Беги, Мацек!..

Но Мацек не двинулся с места, зато поднял голос Слимак:

— Что ты болтаешь? Кто побежит за помешанной среди ночи? Разве затем, чтобы черт башку ему оторвал?

— Прикидывается помешанной, а сама дитенка нам подбросила, — ворчала хозяйка.

— Чего тут прикидываться? Помнишь небось, когда она еще у нас жила, всякий раз к новому месяцу она словно порченая делалась. А теперь и вовсе рехнулась, как погорели они у Скшипа.

— Она и подожгла.

Слимак махнул рукой.

— Кто это видел? На убогих-то все валят, а лихие люди пользуются.

— А что ты будешь делать с этой приблудой? — вспыхнула хозяйка. — Может, думаешь, я буду кормить всякую найденку?

— Ну вот, не за ворота ж ее выбросить? Да ты не бойся, придет за ней Зоська — не нынче, так завтра.

— А не придет, ты эту найденку в волость свезешь. Не хочу я ни одной ночи держать у себя в доме такого ребенка, — выходила из себя хозяйка.

— Куда ж ты ее денешь? — вскипел Слимак.

— Я ее к себе возьму, в конюшню, — тихо проговорил Овчаж.

Он подошел к порогу, неловко поднял ребенка с пола и, усевшись в углу на лавке, принялся его кутать и укачивать. В хате вдруг все затихло; потом из неосвещенной половины вынырнула Магда, за ней Ендрек и Стасек; они окружили Овчажа, разглядывая маленькую.

— А уж высохла она, как щепка, — прошептала Магда.

— И не шевелится, только все смотрит, — прибавил Ендрек.

— Придется вам, Мацек, кормить ее из тряпочки, — снова сказала Магда. — Я найду вам чистенькую.

— Садитесь ужинать, — позвала хозяйка уже не так сердито.

Она посмотрела на ребенка — сперва издали, потом склонилась над ним и, наконец, коснулась пальцами его желтого, сморщенного личика.

— Сука, а не мать! — пробормотала она. — Магда, — прибавила она громче, — налей-ка молока в чашку да покорми найденку, а ты, Мацек, садись ужинать.

— Пускай Магда вперед поест, я сам накормлю сиротку, — сказал батрак.

— Ну как же, он накормит!.. Да он и держать ее толком не умеет! — огрызнулась девушка и хотела отобрать у него ребенка.

— Не тронь! — проворчал Овчаж.

— Отдайте ее!.. — кричала Магда.

— Ну, оставь, не тормоши ее, Магда, — сказала хозяйка. — Налей молока да сверни чистую тряпицу, и пускай Мацек ее кормит, раз ему охота.