Формула счастья - [21]

— Вот живут два человека, ничего не знают друг о друге, а думают, как выясняется, совершенно об одном и том же.

— А вы тоже об этом думаете? О загадках истории?

— Представь, тоже. И давно. Даже книгу сел писать.

— Ой! — вырвалось у меня. Я подумала: «Так вот о чем стрекочет его машинка! Так вот какие рукописи отправлял он куда-то». И спросила: — А как же теперь быть?

Он тихо усмехнулся.

— А так тому и быть, как было… Мне приятно, что кто-то задумался над тем, над чем думаю и я. Я написал Горбовскому об этом.

— А ваша книга, Венедикт Петрович?

— Что ж книга?.. Разве, например, об одном человеке нельзя написать два рассказа? Разные авторы — разные точки зрения. Хотя рассказы и будут в чем-то походить один на другой, они не будут одинаковыми никогда. Так же и у нас с Горбовским. Во всяком случае, я эту книгу не брошу. А издадут её или нет — там будет видно.

— Обязательно издадут! — Я сказала это очень горячо, от всего сердца, и, должно быть, ему была приятна эта горячность.

А мне стало чуточку жаль его. Очень хочется, чтобы книга у дяди Вени получилась и принесла ему радость. А вообще это будет шикарно: я представила себе обложку и на ней — «В.П. Старцев». Мы ему преподнесем огромный букет цветов и всем будем рассказывать, что это наш учитель.

21 февраля

С Милой сидим на одной парте. Она мне все уши прожужжала о своем Данииле.

Володя спросил меня с кисловатой миной:

— Изволили помириться?

— Изволили.

Он пожал плечами: дескать, дело ваше, а лично я не одобряю. Подумаешь!..

Вали Любиной несколько дней нет в школе — болеет.

Пишу рассказ. Я его придумала, глядя на Венедикта Петровича. Один ученый изобретает целебное вещество. У него не получается, А в это время другой, совсем и ином месте, изобретает то же самое. С первым ученым несчастье. Второй узнает об этом и с уже полученным веществом мчится на помощь первому и спасает его. А раньше они были врагами. Что получится, ещё не знаю. Читала маме — ей нравится.

23 февраля

Сегодня «мужской день». Мы с мамой подарили папе спиннинг. Он давно мечтал о нем и теперь довольнёшенек.

В школе у всех мальчишек такой вид, будто и у них праздник. Мы с Милой вчера написали всем нашим ребятам по открытке и сегодня перед уроками разложило в парты. Пожелали им быть здоровыми, сильными, смелыми. Как-никак будущие воины!

Было только четыре урока. После школы Володя затащил меня в кафе-мороженое. Решил «кутить» — родители расщедрились ради праздника. В кафе он рассказал, что у отца Даниила какая-то большая неприятность на работе. Это он слышал от своего отца, а тот — от приятелей, адвокатов… Что такое мог сделать Павел Иннокентьевич?

Володя разошелся, купил шоколад и предложил пойти к Вадиму. Я отказалась. Мы бродили по улицам, по как-то скучно — больше молчали. Потом долго стояли у нашего дома. Когда прощались, Володя хотел меня поцеловать — я вырвалась и убежала.

Было почему-то стыдно и очень неуютно на душе. Папа с мамой ушли на заводской вечер; дядя Веня тоже куда-то испарился. Как неприкаянная бродила по квартире. Заглянула в комнату Венедикта Петровича — почему-то появилось желание посмотреть на портрет, но так и простояла на пороге, свет не зажгла.

Вдруг звонок. Я подумала: неужели Володя? Открыла — Даниил. Буркнул что-то: не то «спасибо», не то «посторонись» — топ-топ к двери своего дружка. Я взяла да и соврала, что дядя Веня скоро должен вернуться. Даниил согласился подождать. Я стала угощать его кофе (недаром я мамина дочь!)…

…Продолжаю 24-го. Вчера не успела дописать — пришли папа с мамой. Папа был навеселе («выпивши для сугрева души», — шутит он), вспоминал фронтовую жизнь, рассказывал разные истории — веселые, печальные, страшные.

Все-таки как много вынесло их поколение! Перед ними действительно надо склонить головы. А мы ворчим, капризничаем, портим им нервы…

Ну ладно. Значит, кофе. Я даже была удостоена похвалы.

— Смотри-ка ты, — усмехнулся Даниил, — Сама? Почти как у Венедикта Петровича.

Кстати, он его никогда не называет дядей Веней.

И опять (это всё Милины разговоры) я присматривалась к нему. В конце кондов не выдержала и спросила, так, будто между прочим: — Как ты относишься к Миле?

Оп косо взглянул на меня, покраснел и взъерошил и без того лохматые волосы:

— Это она, что ли, уполномочила тебя выяснить?

— Почему — она? Просто интересно.

— Какая любознательность!.. Никак не отношусь. Цапкина и Цапкина, только и всего.

— Ну, а все же? — настаивала я.

— Брось ты эту девчоночью психологию разводить! Что, не о чем больше говорить? Тогда займись чем-нибудь, а я почитаю.

Можно было и обидеться, но я не стала. Заговорила о книге Венедикта Петровича. Он удовлетворенно хмыкнул (совсем как его отец):

— Хм! Значит, ты её содержание знаешь?

Я сделала вид, что иначе и быть не могло и что я чуть ли уже не читала рукопись. Видно, он поверил и заговорил о том, что восхищается Венедиктом Петровичем, его упорством и знаниями.

— Ведь это, понимаешь, как здорово! Заглянуть куда-то в неведомое дальнее-дальнее прошлое. Вроде как геологи — знаешь? — по отдельным срезам породы рисуют общую картину. Только тут посложнее. И поважнее. Верно?