Формула счастья - [14]
Жалко, что поссорилась с Милой, а то бы пошла сейчас к ней. Хотя, если честно, не хочется. Мне кажется, ей не всё расскажешь о том, что на сердце. Все же она сухарь в казенной, скучной обертке. А пойду я к милой Агнии Ивановне. Так давно у неё не была, а старушка, говорят, болеет.
Очень хорошо, что побывала у Агнии Ивановны. Правда, чуть не опоздала домой. Едва успела раздеться — вернулись из театра папа с мамой. «Ты что такая румяная?» — «Ходила погулять, вдыхала кубометры». Ладно, что они упоены Чайковским, — им не до меня.
Об Агнии Ивановне надо подробно. Ведь, по сути, и дневник-то я веду из-за неё.
Она всё в той же тесной, забитой книгами и увешанной фотографиями своих учеников клетушке. Совсем постарела, ещё больше сгорбилась, вся в морщинах, но по-прежнему бодрящаяся и неунывающая. Поясница обёрнута шалью — болит. Конечно, сразу же взялась за чайник. Без чая у неё нельзя. И раньше, когда набивались мы в эту клетушку по пять-шесть человек, всегда был чай — из разных чашек, кружек, стаканов — и всегда с роскошным вишнёвым вареньем.
Это повторилось и вчера. Лишь водрузив на письменный стол чайник и варенье, она вскинула на меня огромные выцветшие глаза, сказала устало:
— Ну, Ингочка… рассказывай.
Я пожала плечами:
— Да ведь я, Агния Ивановна, просто так навестить вас пришла. Рассказывать — о чём?
Она всё смотрела на меня и смотрела, и я, конечно, стала рассказывать. О том о сём, о новой школе, о преподавателях. Когда Агния Ивановна услышала о Венедикте Петровиче, она обрадовалась:
— Веня Старцев!.. Это, наверное, не положено — солидного человека, учителя словесности, именовать при его ученице Веней, а? Ну, да для меня вы все — Вени, Вани, Инги, Маши.
Это-то я знаю. У неё, по-моему, тысячи учеников. Она и министра может назвать Колей.
Я сказала, что Венедикта Петровича мы любим, зовём дядей Веней. Она заулыбалась:
— Ему повезло. Меня-то вы тётей не называли… Значит, он вам нравится? Хороший преподаватель? Рада, очень рада. Ты ему передай привет от… Они меня тоже, как и вы, называли Божьим одуванчиком… Очень славный был мальчик. И, знаешь, ведь это из-за меня он стал литератором. Горжусь… А может, зря горжусь? Может, ему нужно было идти в науку… Всё-таки мы часто ошибаемся, полагаясь на свою педагогическую интуицию и тешась тщеславием. Ты не смотри на меня так, ты же почти взрослый человек и тоже должна думать о своем будущем. А когда-нибудь придётся тебе задуматься о будущем своих детей… Ты продолжаешь вести дневник?
Я сказала, что продолжаю.
— Это хорошо. — Агния Ивановна задумчиво покивала. — Дневник веди. Прилежно, подробно записывай всё и пытайся анализировать. У молодых этого всегда не хватает — анализа, оглядки на себя, на свои поступки…
Милая моя старушенция закатила целую речь. Говорила она, как всегда, грубовато, но я-то уже привыкла к этому, — мы всегда относились к ней, как к родной бабке.
— Вы любите корчить из себя самостоятельных, — «гвоздила» она, — а на самом деле выезжаете ведь не на своём, а на прихваченном у кого-то мнении… Самое большое несчастье — отсутствие твёрдых убеждений. Настоящий человек обязательно должен быть убежденным в чём-то. А для этого ему надо уметь наблюдать, оценивать факты, сопоставлять их, рассуждать.
Я сказала, что это в общем-то известные истины.
— Вот-вот! — ехидно подхватила она. — В том-то и беда, что ко всему вы относитесь с этакой лёгкостью и верхоглядством. Ты слышала, что надо быть убеждённой, а я сама убедилась в необходимости этого. Разница? Надо всё переварить в своем «я», чтобы добрые, хорошие идеи стали и твоими, выстраданными, кровными. Можно произносить слова о высоких идеалах — и оставаться холодной чинушей. Но, если эти идеалы прочно впаяются в твоё сердце, станут не только общими, но и твоими собственными, ты никогда не останешься холодной…
Я стараюсь записать этот разговор подробнее, но вижу, что получается плохо, совсем не так, как было у Агнии Ивановны. Она долго говорила о самовоспитании и незаметно перешла к взаимоотношениям с коллективом, с обществом. Это было как раз то, о чем мы ещё осенью рассуждали с Милой Цапкиной. Я сказала об этом Агнии Ивановне.
— Вот нам говорят, — сказала я, — что при коммунизме личность получит неограниченный простор для развития. А в то же время учат нас — личность всецело будет подчинена коллективу, обществу. Разве в этом нет противоречия?
Агния Ивановна посмотрела на меня с сожалением:
— У тебя, девочка, в голове вот так… — Она изобразила руками какую-то мешанину. И объяснила, как всё это, по её мнению, нужно понимать.
Совершенно неограниченный простор для развития личности так же, как и полное подчинение её обществу, сказала она, это «антидиалектический загиб». Всё дело в том, что личность и общество будут развиваться и взаимодействовать гармонически, так, чтобы было взаимно полезно и целесообразно. И выходит, что никакого противоречия между личностью и обществом в будущем не будет. Просто не может быть. Если каждая личность будет развиваться, совершенствоваться, от этого общество только выиграет. И, наоборот, сильное, дружное и доброе общество всегда поможет личности.
