Формула памяти - [74]

Архипов хотел что-то сказать, но внезапно закашлялся. Кашлял он трудно — лицо его побагровело, на глазах выступили слезы, жилы на шее вздулись. Наконец приступ кашля отпустил его, но понадобилось еще некоторое время, чтобы Архипов смог заговорить.

— Ну что ж… Надо подумать, что мы можем сделать… — сказал он. — Видите ли, Нина Алексеевна, мы действительно работаем над методами, над препаратами, способными избирательно воздействовать на память, в частности, ослаблять память о травмирующих переживаниях, о событиях, вызывающих резко отрицательные эмоции… Но все это еще в лабораторной стадии, в стадии эксперимента. Мы получаем довольно устойчивые результаты на животных, мы кое-чего уже достигли, но это еще не значит…

— Но, Иван Дмитриевич, милый! — сказала Нина Алексеевна, в волнении даже не заметив, что перебивает Архипова. — Может быть, все-таки…

— Надо подумать, надо подумать… — повторил Архипов. — А к психиатрам вы не пробовали обращаться?

Нина Алексеевна отрицательно покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Я боюсь, Вера может подумать, что мы считаем ее ненормальной. Это будет еще хуже.

— А фармакологические средства? Транквилизаторы? Это ведь тоже путь. Не самый лучший, но все же…

— Может быть. Я не знаю. Я оттого и обратилась к вам, Иван Дмитриевич, чтобы вы мне совет дали… Я только одно чувствую: дальше нельзя так. Это же пытка какая-то беспрерывная, сердце мое разрывается, когда я вижу… — Она смотрела на него с мольбой и надеждой. — Иван Дмитриевич! Я отчего-то верю: вы нам поможете, вы — такой человек…

В этот момент дверь кабинета открылась и вошла Маргарита Федоровна.

— Иван Дмитриевич, простите ради бога, но к вам — Фейгина. Она спрашивает: ей подождать?

— Кто? — спросил Архипов.

— Фей-ги-на. Ну, Лиза Фейгина.

— А… Лиза… — произнес Архипов замедленно. — Чего она хочет?

Маргарита Федоровна опустила глаза.

— Она говорит, что пришла проститься, Иван Дмитриевич.

Наступила пауза. Тишина стояла в кабинете. Только слабый стук пишущей машинки доносился из канцелярии. Потом Архипов сказал:

— Нет, Маргарита Федоровна. Пусть не ждет. Незачем. Скажите ей: я не люблю прощаний.

— Хорошо, Иван Дмитриевич.

Кажется, только теперь он окончательно понял, что теряет Лизу. Сердце его сжалось. Словно бы собственную дочь терял и ничего не мог поделать. Она уходила, она безжалостно рвала все, что связывало их. Не удержишь, не остановишь.

Он сам был виноват, он сам упустил ее. Уверил себя, что незачем вмешиваться в ее взрослые дела, и в последние годы, после ее замужества, так редко заходил к ней… Он боялся оказаться по-стариковски навязчивым, он предпочитал деликатно устраниться. Имел ли он право вмешиваться в ее жизнь со своими советами? Так он думал тогда. Теперь он запоздало и нещадно корил себя за эту интеллигентскую деликатность.

Маргарита Федоровна еще шла к двери. Он мог еще окликнуть ее, изменить свое решение. Но он не стал этого делать. К чему?

Мог ли он знать, мог ли догадываться в тот момент, что пройдет немногим больше года и в такой же осенний день он будет держать в руках узкий изящный конверт «air mail» с заграничной маркой, погашенной волнистым штемпелем, с показавшейся незнакомой фамилией отправителя, выведенной латинскими буквами, «Faigin»? Уже предчувствуя беду, он разорвет этот конверт и обнаружит в нем листок почтовой бумаги, торопливо — так, что окончания слов превращались в неразборчивый росчерк, — исписанный рукой Ефима Семеновича Фейгина.

«Многоуважаемый Иван Дмитриевич! — прочтет Архипов криво бегущие вниз строчки. — Очень сожалею, но вынужден сообщить вам печальное известие. Лизы больше нет, она ушла из жизни. Я не в состоянии объяснить, что толкнуло ее на такой шаг. Можете мне поверить, у нее не было для этого никаких оснований. Впрочем, вы и сами хорошо знаете, что она всегда была неуравновешенным, по сути дела больным человеком. Последнее время с ней было очень трудно. В остальном жизнь моя идет нормально. Я бы не стал тревожить вас этим письмом, но такова была просьба Лизы. Ефим Фейгин».

Ничего этого еще не знал, не мог знать Архипов.

Он проводил взглядом Маргариту Федоровну, тщательно прикрывшую за собой двери, и снова повернулся к Нине Алексеевне, которая по-прежнему смотрела на него с ожиданием и надеждой.

— Нас прервали, простите, — сказал Архипов. — Итак, на чем мы остановились?

— Вы говорили о транквилизаторах…

— Да, — сказал Архипов. — Да…

Когда он впервые заметил, что Лиза принимает успокаивающие таблетки? Кажется, она уже заканчивала аспирантуру и у нее уже начинался роман с Фейгиным. Архипов рассердился: в ее ли годы глушить себя таблетками? Но Лиза была удивительно беспечна. «Да сейчас их перед экзаменами любой студент глотает, — говорила она, — вы, Иван Дмитриевич, просто отстали от жизни». Наверно, он и правда казался ей глубоким стариком, пришельцем из прошлого века, все его советы в ее представлении отдавали нафталином… Иные советчики были у нее, иные…

Архипов провел рукой по лицу, словно невидимую паутину снял.

— Поверьте, Нина Алексеевна, — сказал он, — я попытаюсь сделать для вашей сестры все, что в моих силах. Но прежде всего мне нужно встретиться с ней. Вы уверены, что она захочет прийти?