Форма жизни - [26]

— Этот твой Мортэм нужен мне вовсе не в качестве телохранителя. Он — настоящий шедевр самой Природы, — прошептал Эрих. — Его красота математически-точная, совершенная, в нём нет изъяна…

— Понятно-понятно, — выслушивать дифирамбы мертвецам Дагмар не намеревался. — Так значит, по рукам?

— Полчаса. За зеркальными стенами. Лично буду наблюдать, — Эрих словно диктовал нерасторопному секретарю. — Мортэм останется у меня.

Дагмар поджал красиво очерченные губы. Кивнул.

— После того, как Сид пообщается с Лорэлаем, можешь забрать Мортэма себе.

* * *

Сид всё ждал, а Дагмар с Эрихом не возвращались, и любопытство закономерно сменилось нетерпением. Красоты зала изучены до миллиметра. Сид прижался подбородком к краю ложи, считал минуты. Секунды.

Несмотря на кондиционеры, было жарко. Щёки горели. Казалось, дымились.

Когда погасили свет, сердце подпрыгнуло и замерло.

Грузный занавес пополз вверх, разбрызгивая блики; зеркальные своды сцены вспыхнули серебром и багрянцем, и Сид впился в поручни кресла ногтями.

Он увидел своего Диву.

Заиграла музыка не известно где спрятанного оркестра или нескольких десятков синтезаторов — странная музыка, у Сида она ассоциировалась с узорами-изморозью на холодном стекле. Чёткие линии, отстранённая мертвенная логика. Неудивительно, ведь автор — Резугрем. Но Сид пропустил вступление — музыка волновала его куда меньше, чем сам Дива.

А потом был голос.

Сида качнуло вперёд, он привстал с кресла. Голос возвращал к прошлому, к запечатанным коробкам и старенькому магнитофону, и в то же время разбивал прошлое, тусклое и пыльное, на куски. Это прекрасно. И больно. Болезненный кайф наркомана.

Это сон, подумал Сид.

Десятки зеркал отражали Лорэлая, невозможно понять — где настоящий, где фальшивка. Наверняка, очередной великий замысел архитектора.

«Какой… Красивый», — думал Сид.

Красивый — недостаточное определение. Маленький и хрупкий, наверное, ростом с самого Сида, Лорэлай точно впитал в себя роскошь и красоту «Гранд Опера», зрителей, самой Вселенной. Из тысячи имен Красоты девятьсот девяносто девять Сид отдал бы ему.

Сид вглядывался и слушал, стараясь запомнить черты лица и фигуры, впитать холодный магнетизм голоса, но Дива ускользал от пристальных взглядов, сливаясь с собственными отражениями. Причудливое сочетание холодных оттенков освещения превращали Лорэлая в ожившую картинку: золотисто-смуглая кожа, длинные волосы цвета нефти, сливающиеся по тону с одеждой, Лорэлай закутан в чёрное от узких туфель до горла. Он совсем не похож на простого смертного. Кукла. Или божество?

Голос Дивы безупречен — высокие ноты он берёт легко и непринуждённо, словно срывает хрупкие цветы, в нижние ноты спускается томно и чувственно, плавно, мягко, словно в объятия любовника. Держит ноту ровно, сколь угодно долго. Кажется, каждый звук подчиняется ему, как отлично дрессированная собака. Или марионетка. Как хочет, так и играет нотами, не делая ни единой ошибки. Играет, как ленивая грациозная кошка, отпускает на свободу и снова ловит, тонко и элегантно. Ноты — бабочки, порхающие вокруг него. Чёрные бархатные махаоны, переливающиеся серебром. Это не просто отлично поставленный голос. Это нечто большее.

Лорэлай двигается по сцене плавно, прекрасно осознавая насколько прекрасен, осознавая восхищение и словно позволяя недостойным смертным собою любоваться.

Эти зеркала…

«Они подчёркивают недостатки», говорил Дагмар, но Лорэлай — идеален, и ехидные элементы интерьера вынуждены превозносить великолепие Дивы.

Сид сглотнул ком в горле, не в силах больше удерживать слёзы. От этого тёмного, бархатного голоса сердце Сида готово продраться через рёбра и выскочить прочь. Песня сменяет песню, вводя в транс, подобный коматозе в полном сознании, эти песни — точно поглаживания или медленно сжимающиеся оковы. Почему нет ни слова о любви?

Только о жизни и смерти, о пустоте и реинкарнации, но не о вульгарном человеческом чувстве. Древние псалмы и тексты хладнокровного Резугрема как нельзя лучше подходят существу, чью красоту не в состоянии исказить предательские зеркала «Гранд Опера».

Это к лучшему. Слов о любви из уст Лорэлая Сид не вынес бы.

Сид тянется вперёд, почти перегибаясь через край ложи, словно его тянет магнитом.

Лорэлай — это полуночное солнце, выжигающее глаза и душу, но не согревающее. И на его чёрный свет душа Сида летит, как мотылёк.

Интересно, Дива разрешил бы погибнуть с его именем на устах?

— Осторожно! — раздалось вдруг шипение за спиной, а в запястье вонзились острые ногти. Одним рывком Сида оттащили от края ложи, через который он вот-вот мог перекувырнуться, и он оказался в кресле, в судорожных объятиях покровителя.

— С ума сошёл?! Ты мог упасть! — разозленный Дагмар — зрелище из уникальных, но Сида оно не трогает.

— Всё хорошо, — дрожащие руки Дагмара поглаживают его по щеке и шее, — Только спокойнее. Не надо так. Он просто-напросто певец, как по мне — не лучший в мире.

За богохульство Сид едва не вцепился Дагмару в глотку, но тот встряхнул его и прошипел снова:

— Да успокойся ты! Увидишься с ним живьём. Я всё устроил.

Сид глупо улыбнулся.

Святотатство Дагмара прощено, и Сид, освобождённый из тонкой ледяной паутины голоса Дивы, медленно и плавно возвращается в реальность.