Форма воды - [7]

Может быть, это позволит Энрикесу остаться мотивированным.

– Молодые люди из местных, – капитан вздыхает. – Собрать их, когда старшие уснут. У нас есть лезвия к топорам и точильные камни для обмена. Можем договориться.

И они договариваются.

Подростки жадны к добыче и описывают Deus Brânquia в таких деталях, что Стрикланд чувствует, что и вправду верит. Это вовсе не легенда, как розовый дельфин. Это живой организм, некая разновидность рыбочеловека, она плавает, ест и дышит.

Мальчишки, очарованные картой Энрикеса, указывают на район притока Тапахос. Сезонные миграции Deus Brânquia не изменяются на протяжении многих поколений, переводит один из проводников.

Стрикланд говорит, что это не имеет смысла – разве тварь не одна?

Проводник спрашивает, один из мальчишек отвечает, что раньше было много, но теперь лишь одна. Некоторые из мальчишек начинают плакать, и Стрикланд понимает все так, что они беспокоятся, их жадность приведет к тому, что их Жабробог окажется в опасности.

Так и будет.

8

Два магазина находятся напротив автобусной остановки.

Элиза видела их тысячи раз, но ни разу не посещала ни один из них, поскольку ощущала, что это будет сродни тому, чтобы разбить мечту. Первый – «Костюшко Электроникс», и сегодняшнее предложение гласит «ТВ С БОЛЬШИМ ЦВЕТНЫМ ЭКРАНОМ, РАСКРАШЕННЫЕ ПОД ОРЕХ, – ФИНАЛЬНАЯ РАСПРОДАЖА», и несколько моделей, каждая с ножками как антенна спутника, мерцают в витрине, показывая финальные кадры дня. Американский флаг сменяется «Печатью благих намерений», а затем экран гаснет, подтверждая, что она опаздывает.

Она молится, чтобы пришел автобус. Кому сегодня молилась девушка в кино?

Хамосу? Может быть, Хамос действует быстрее, чем Бог.

Элиза переводит взгляд на второй магазин «Джулия Файн Шуз»; она не знает, кто такая эта Джулия, но сегодня она завидует ей так сильно, что близка к слезам – этой отважной, независимой женщине, начавшей бизнес на свой страх и риск, неизбежно красивой, с упругим пучком волос на голове и упругой походкой, столь уверенной в важности своего магазина для района Феллс-пойнт, что вместо того, чтобы выключить весь свет на ночь, она оставляет в витрине маленькое пятно света, оно позволяет видеть единственную пару туфель, стоящих на колонне цвета слоновой кости.

И это работает. О да, оно работает.

Если Элиза не опаздывает, то она переходит через дорогу и прижимается лбом к стеклу, чтобы посмотреть. Эти туфли не принадлежат Балтимору, она не уверена, что они принадлежат чему-либо за пределами Парижа. Они как раз ее размера, с квадратными носками и с таким низким ремешком, что они соскользнули бы с ноги, если бы не щегольской, наклоненный внутрь каблук.

Они выглядят как копытца волшебного существа, единорога, нимфы, сильфиды. Каждый дюйм кожи украшен сверкающим серебром, и внутренности столь же блестящие, как зеркало – она может буквально разглядеть там собственное отражение.

Туфли пробуждают в Элизе чувства, которые, как она думала, выбило из нее детство в сиротском приюте. Что она может поехать куда-то, может стать хотя бы кем-то. Что все в пределах реальности является возможным.

Хамос отвечает на зов, автобус с шипением спускается с холма.

Водитель, как обычно, слишком стар, слишком устал и опустошен, чтобы вести аккуратно. Они резко сворачивают на Истерн, потом на Бродвей и несутся к северу мимо заключенного в кольцо из пожарных машин, истекающего огненной кровью здания шоколадной фабрики. Сверкают проблесковые маячки на кабинах, здесь правит бал прыгающее, лижущее уничтожение, извращенная форма жизни, и Элиза изгибается, чтобы посмотреть на пожар.

На миг ей кажется, что они не громыхают по струпу города, а несутся через ядовитые, полные жизни джунгли.

Чувство это исчезает, когда в поле зрения появляется освещенная синим дорожка, ведущая к исследовательскому аэрокосмическому центру «Оккам». Элиза прижимает холодное лицо к еще более холодному стеклу и видит, что громадные часы на здании показывают 23:55.

Ее нога касается единственной ступеньки, когда она выпрыгивает из автобуса. Переход от полнокровной вечерней смены к куда менее людной кладбищенской смене всегда немного хаотичен, и это позволяет Элизе без проблем добраться до одного из боковых входов.

Под безжалостным светом мощных ламп – а весь свет в «Оккаме» безжалостен – туфли кажутся синими пятнами.

Спуск в лифте всего на один этаж, но некоторые лаборатории больше похожи на ангары, и путешествие занимает полминуты. Двери открываются, и Элиза видит вознесенный на десять футов над полом прозрачный куб офиса, где стоит Дэвид Флеминг.

Рожденный с планшетом в левой руке, он склоняется к нему, просматривая записи.

Именно Флеминг проводил с Элизой собеседование пятнадцать лет назад, когда она устраивалась на работу. И он все еще здесь, его достойная гиены дотошность толкает хозяина по все сужающемуся горлышку служебной иерархии. Теперь он управляет зданием целиком, но почему-то по-прежнему возится с работниками низкого ранга.

За те же пятнадцать лет Элиза сделала такую же карьеру, как любой из уборщиков.

Никакую.

Элиза проклинает свои «Дейзи», да, они выглядят прекрасно, не вопрос, но идти быстро в них сложно. Ее сотрудники по кладбищенской смене уже здесь: Антонио, Дуэйн, Люсиль, Иоланда и Зельда, первые три уже далеко, в холле, в то время как Зельда ищет пропуск в сумке так неспешно, словно выбирает что-то в меню.