Фонд последней надежды - [16]
— Фоллоу ми!
И повел их по длинному коридору, забитому швабрами и вёдрами.
Чуланом оказалась большая комната, заставленная стеллажами.
Амбцибовицкий указал на самый дальний угол:
— Сюда. Это ведь закрытые гранты?
— Конечно, Арнольд Альфредыч. Давайте, я формы заполню, — сказала Ася.
Амбцибовицкий величественно кивнул, сунул ей пачку формуляров и удалился в свой клоповник.
Олег перетаскал в угол коробки и принялся гулять вдоль книжных завалов, с любопытством читая названия. «Пассморы Канты философиялыкчи барымтач». «Аэродинамикасындаб XVI флориндай шырмау Буркутстан», это про первых воздухоплавателей что ли? «Буркутстан бербе культурологияжок». В 20, между прочим, томах. «Гендерлих па мамандай Канада-Пакистан-Гайана-Буркутстан». Ноу коммент, как сказал бы Амбцибовицкий. «Мониторинг уюлду шарикоподшипникадызаводы эш хладокомбинат». Записать бы…
— Ася, а почему эти книжки здесь валяются? — спросил он, перебирая пыльные тома с дорогим теснением и отличными цветными вклейками. — Может, лучше их в библиотеки отдать?
— Что можно, уже распихали, — Ася подошла поближе, грызя ручку. — Я сама, пока волонтёрила, знаете, сколько развезла? И в другие города мы рассылали, правда, некоторые посылки вернулись.
— А почему не берут-то?
— А зачем им? Кому надо — про философию Пассмера и Канта на русском или на английском найдут, тем более что больше половины слов в этих книгах все равно не буркутские. В смысле, термины. Да вся эта рухлядь давно устарела. Второй год спецкомиссия буркутский язык чистит. Термины и заимствования на буркутский переводят. Как переведут — опять все это переиздадут, наверно.
— Опрично… — вздохнул Олег.
Глава 6. ЖЖ. Записки записного краеведа. 21 декабря
«…Когда я подошёл к ресепшен, то услышал обрывок разговора портье с напыщенным американцем лет шестидесяти в норковой шубе и нелепой ковбойской шляпе. На моих глазах портье вручил ему ключ от нумера четыре.
Отогнав ненужные мысли о пресловутом нумере, я решил прогуляться по Зоркому.
…Только что вернулся с прогулки. Городские пейзажи навевают грусть и недоумение. Я почти не узнаю улиц. Удивили небоскрёбы, выстроенные на месте памятных мне, еще дореволюционных, зданий. Помнится, в прежние времена в городе запрещено было строить дома выше пяти этажей (кроме гостиницы „Буркутия“ с её недоступным простым советским людям фешенебельным рестораном „Галактика“ на последнем, тридцать пятом этаже, да ещё бездарного комплекса зданий на Площади согласия, преступно перекрывшего вентиляционные потоки воздуха с гор и обрёкшего несчастных горожан на духоту и смог).
Но вот что странно — кажется, зоркинцы за эти десять лет не изменились совершенно! Та же дивная многонациональная смесь, то же дружелюбное разгильдяйство, тот же отменный (как это часто бывает в колониях) русский язык… Правда, уступающий позиции постколониальному грубому койне, в котором гортанные буркутские фразы перемежаются русскими словами-паразитами, сленгом и вездесущей матерщиной…
Зоркий, бывшая казачья крепость на южной границе Российской империи, с двадцатых годов — столица Советской Буркутии, семнадцатой республики СССР, а с девяностых — столица независимого государства Буркутстан, всегда был маргинальным русскоязычным городом. Кого только не нанесло сюда за двести лет его существования: и мятежных поляков, и терских казаков, и ссыльных разночинцев, и вездесущих, как моль, европейских коммерсантов, и бывших офицеров царской армии, и разоблачённых меньшевиков, и битых коллективизацией кулаков, и каторжных интеллигентов, и выселенных татар-чеченцев-поволжских немцев, и удравших от антисемитизма евреев, и даже взятых в плен во время Великой Отечественной японцев. Между прочим, я и сам веду родословную от деда — белого офицера, деникинца, чудом уцелевшего в жерновах сталинщины и прожившего в Зорком долгую счастливую жизнь в ипостаси зубного техника…
Зоркий располагается в живописной долине, своеобразной чаше, окружённой снежными пиками Инь-Яня. К сожалению, зона эта сейсмически неустойчива, к тому же селеопасна. Может быть, именно поэтому зоркинцам свойственен некий весёлый пофигизм. Согласитесь, жить под ежечасной угрозой страшнейшего землетрясения — последнее случилось сто лет тому назад и разрушило более 80 процентов жилого фонда, — испытание космогоническое.
Из крупных зданий дореволюционной постройки до сего дня устоял лишь изумительно красивый, выстроенный в 1899 году гениальным зоркинским архитектором-фортификатором Михаилом Зеленковым Свято-Воздвиженский собор, воздушный, торжественный, с неожиданно задорными маковками в разноцветных ромбах, бывший в советские времена историческим музеем и даже концертным залом с замечательной (ещё бы!) акустикой. Он горделиво высится посреди бывшего Пушкинского сада, в советскую эпоху — Парка Федерации, ныне — парка имени Победы.
Большинство зоркинских улиц ныне переименовано. И это, наверное, правильно… Пусть буркутские бии, битыры и ханы тоже оставят свой след в истории города. Но смысл некоторых переименований мне всё же непонятен. Нет, мне отнюдь не жаль улиц имени Ленина, Калинина или Дзержинского. Но чем не угодил бывшим моим согражданам великий Пастер? Или Студенческий бульвар, или улица Космонавтов?