Фонарик - [23]

— Не хотят сдаваться! Убийцы проклятые!

А пулемёт развернулся и строчил уже прямо по толпе. Раздались крики; несколько человек упало. Часть толпы хлынула в подъезд и в подворотню. Не прошло и минуты, как пулемёт умолк, а из слухового окна победно выплеснулся красный флаг.

— Ур-ра! — загремела толпа.

— Пойдёмте же на улицу! — не выдержал Вова.

— А мама? — тихо спросил дедушка.

Да, у мамы больное сердце. Её надо щадить. Вова только глубоко вздохнул, не отрываясь от окна. Лёля посмотрела на него и ласково погладила по плечу.

* * *

Этого дня никто из Шумовых никогда не забудет! Вернулся папа, пришёл дядя Саня, поминутно звонил звонок, забегали друзья. Все рассказывали последние новости. Восстание разрасталось. Одна за другой переходили воинские части на сторону народа. Восставшие арестовали несколько генералов и даже командующего Петроградским военным округом. Полиция частью попряталась, частью тоже была арестована. Народ становился хозяином столицы.

Под вечер в прихожей раздался нетерпеливый звонок. Вова побежал открывать.

— Киросенька!!!

В том же сером ватнике и сапогах, с тем же платком на голове, вся сияющая и радостная, она ещё с порога крикнула:

— А вот и я! Прямо из тюрьмы!

Дети так и повисли у неё на шее.

— Я первым делом хочу обнять дедушку! — отбивалась от них Киросенька.

Полчаса спустя умытая, переодетая в платье Нины Дмитриевны, она сидела за столом в кругу семьи и с аппетитом поедала всё, что нашлось в доме.

— Ведь мы же там эти несколько дней не умывались и почти ничего не ели, — возбуждённо рассказывала она. — Камера была набита арестованными! Спали по очереди. Но не унывали! Знали: скоро придут товарищи, освободят!.. Ох, и шумели же! Песни пели, кричали: «Долой самодержавие!» Чем только не грозили нам тюремщики, — нас было не унять! Сегодня слышим шум толпы… «Вот-вот, — думаем, — свобода!» Сторожа попрятались, толпа выломала ворота… «Выходите, товарищи!..» Прямо в объятия нас приняли!.. Тут мы всё и узнали… Там на фронте царь ещё сидит в ставке, но песенка его уже спета! Войска переходят и переходят на сторону революции!

— Да, да, как чудесно! — восторженно закричала Нина Дмитриевна, — только подумайте! Революция, самая настоящая революция, а почти без кровопролития! Весь народ, как единое целое, против царской власти!

Дедушка взглянул на неё.

— Ты — как большой ребёнок, Нина, — ласково сказал он, — совсем наивная. Да, это чудесно, что самодержавию, конечно, не удержаться. Царской власти пришёл конец, но власть-то ещё не у народа! У власти-то ещё помещики, фабриканты. Разве они от своих богатств добровольно откажутся? Нет, Нина, революция только начинается. Главная борьба ещё впереди.

Киросенька вдруг высоко подняла голову. Глаза её заблестели, брови сдвинулись.

— Да, дедушка! — решительно сказала она. — Да, главная борьба ещё впереди. Но я знаю. Знаю: в этой борьбе победим мы!

Вова с Лёлей сидели как зачарованные и не могли оторвать глаз от гордого и вдохновлённого лица Киросеньки.

* * *

Через несколько дней весь мир узнал: царь Николай Второй вынужден был отречься от престола. Так в феврале 1917 года с самодержавием было покончено навсегда.

Памятный день

Каждый год в один и тот же день старый мастер Сергей Алексеевич после обеда молча надевает ватное пальто, тёплую шапку и валенки, и каждый раз жена его спрашивает:

— Куда собрался, Сергей Алексеевич? Мороз на дворе.

— А ты забыла, мать, какой нынче день.

Старушка хмурит брови, соображая.

— А-а! — вспоминает она. — Ну, иди, иди! Не простудись только, смотри, долго не задерживайся!

— А сколько пробудется. — И Сергей Алексеевич выходит на улицу.

Улица, хоть это и самая окраина города, — широкая, с большими красивыми домами. Старик останавливается и удовлетворённо оглядывает её. Потом идёт к остановке трамвая и степенно входит в вагон. Если вагон полон, ему всегда кто-нибудь уступает место. Едет он долго, через весь город, и выходит у Адмиралтейства. Там он подходит к решётке Сада трудящихся — всегда к одному и тому же месту — и, взявшись левой рукой за один из прутьев решётки, на несколько мгновений, какая бы ни была погода, правой рукой снимает шапку. Зимний ветер треплет его густые седые волосы. Прохожие смотрят на него с удивлением, но он не замечает их. Он внимательно оглядывает Зимний дворец, арку Главного Штаба, огромную площадь с высокой Александровской колонной. Потом глубоко вздыхает, не спеша надевает шапку и ещё долго стоит неподвижно, задумавшись о чём-то и продолжая держаться левой рукой за прут решётки.

Взгляд его снова падает на Зимний дворец. Старик слегка улыбается.

— Красиво покрасили, — шепчет он, говоря сам с собой. — А тогда был он весь тёмно-красный… словно запёкшаяся кровь…

Он оглядывается на заснеженный сад, проводит рукой по прутьям решётки и, ссутулившись, бредёт к трамвайной остановке.

И пока трамвай, грохоча и шатаясь, везёт его обратно на далёкую окраину, в памяти старика одна за другой встают картины давно минувшего детства…

* * *

…Вот он снова шустрый мальчишка Серёга… Та же окраина города, где проживает он и сейчас, — но нет там ни красивых домов, ни асфальтовых тротуаров. Низенькие домики, грязная улица. Серёга живёт с матерью и старшей больной сестрой Лизой в полуподвальной комнате двухэтажного кирпичного дома. Дом битком набит жильцами. Семья Серёги занимает только угол. В той же комнате живут ещё два угловых жильца: пожилая работница тётя Поля и молодой рабочий Саня, которого за любовь к книгам прозвали в доме «студентом». Мать ходит по стиркам, моет полы, больная сестра не встаёт с постели уже несколько лет.