Фолкнер - [8]
Билли Фолкнер не присутствовал при этой расправе, но мальчишки в школе взволнованно рассказывали друг другу эти жуткие подробности. Спустя два с лишним десятилетия Фолкнер воспроизведет подобную сцену в романе «Свет в августе».
Вообще духовная атмосфера, в которой рос Фолкнер, в которой формировался его нравственный облик, была очень специфичной. Эта атмосфера явилась результатом сложных экономических и политических процессов, характерных именно для этого края и для этого времени.
Американский Юг, пережив поражение в Гражданской войне и тяжкий период Реконструкции, жил тогда странной, дремотной, словно бы призрачной, жизнью. От былого великолепия аристократических плантаций ничего не осталось, потомки земельных баронов нищали. Земля истощалась, негры, хотя они и «освобождены» северянами, оказались в таком же рабстве у экономического владыки, который был безымянен и жесток и вряд ли делал различия между черными и белыми бедняками, арендаторами заложенных и перезаложенных в банках бесплодных земельных участков. Новая эра, на знамени которой написаны слова о свободном предпринимательстве и процветании коммерции, принесла с собой разрушение и загнивание. Примером тому была деятельность лесоразрабатывающих компаний в дельте Миссисипи — они беспощадно вырубали леса, разрушая тем самым почвы, истребляли старые охотничьи угодья, уродовали землю шрамами — следами своего хищничества.
Настоящее представлялось серым, безрадостным, безнадежным. Будущее не сулило ничего хорошего. Оставалось только прошлое. И прошлое это по мере отдаления от него казалось новым поколениям все более прекрасным, оно окутывалось дымкой красивых легенд. Легенды эти с течением времени, как писал впоследствии Фолкнер, «становились все красочнее и красочнее, приобретая благородный аромат старого вина».
Примечательный разговор на эту тему происходит в романе Фолкнера «Авессалом, Авессалом!» между двумя студентами Гарвардского университета, северянином Шривом и южанином Квентином Компсоном, выходцем из Джефферсона. Шрив говорит:
— Я просто хочу понять, если это в моих силах, и я не знаю, как лучше это выразить. Потому что есть нечто, чем мы, северяне, не обладаем. А если и обладали, то все это случилось очень давно, по ту сторону океана, поэтому у нас нет ничего, на что мы смотрели бы каждый день, и это всякий раз напоминало бы нам. Мы не живем среди потерпевших поражение дедушек и освобожденных рабов… и пуль, засевших в обеденном столе, и тому подобного, что всегда напоминает нам о том, чего нельзя никогда забыть. Что это? Среди чего вы живете, чем вы дышите? Нечто вроде пустоты, заполненной призраками и неукротимой злобой, гордостью в отношении того, что случилось и исчезло пятьдесят лет назад? Нечто вроде родового наследства, которое передается от отца к сыну и вновь от отца к сыну, клятва никогда не простить генерала Шермана, так что во веки веков, пока дети ваших детей будут рожать детей, вы не будете никем иным, как наследниками полковников, убитых по приказу Пикетта при Манассасе?
— При Геттисбурге, — поправляет его южанин Квентин. — Ты не можешь понять этого. Для этого нужно было там родиться.
Прошлое рабовладельческого Юга, чье благополучие, богатство и слава, блеск и великолепие зиждились на крови, насилии, на нечеловеческих страданиях черных рабов, приобретало в этих легендах очертания Потерянного Рая, где все мужчины были рыцарями без страха и упрека, беззаветно храбрыми воинами и галантными кавалерами, а все женщины невинными и безупречными красавицами, где господа относились к своим рабам с отеческой заботой, а рабы платили им преданностью и любовью.
На воображение впечатлительного мальчика особенно должны были повлиять рассказы о войне Юга и Севера. Этими рассказами, этими воспоминаниями жили многие былые участники и очевидцы войны. «Когда я был мальчишкой, — вспоминал Фолкнер, — меня окружало множество людей, которые жили во время Гражданской войны, и я подбирал эти сведения — я был просто пропитан ими».
В другом случае он говорил:
«Я помню стариков, в день поминовения павших в Гражданской войне они вытаскивали старую серую поношенную военную форму и доставали старое боевое знамя. Да, я помню каждого из них». Но еще больше о войне он слышал от его теток, старых дев, «которые, — как он говорил, — никогда не признавали поражения в войне». Эти старые женщины оставались непримиримы, и они были главными носителями и рассказчиками легенд о «славном» прошлом Юга. Фолкнер любил пересказывать анекдот об одной из своих теток, которая обожала кино, и когда к ним в городок привезли фильм «Гонимые ветром», созданный по знаменитому одноименному роману Маргарет Митчелл и прославлявший боевые подвиги южан-конфедератов, она с восторгом отправилась в кино. Но как только на экране появился генерал Шерман, командующий армиями северян, она встала и вышла. «Она заплатила немалые деньги за билет, — говорил Фолкнер, — но она не собиралась сидеть и смотреть на Шермана».
В блистательных и призрачных легендах о прошлом особое место для Билла Фолкнера занимала фигура его прадеда, в честь которого он был назван Уильямом. Не следует забывать, что Уильям Фолкнер родился всего через восемь лет после гибели Старого полковника. Еще было живо множество людей, знавших Старого полковника, и сам он казался еще живым. «Страсти в Рипли, — вспоминал Фолкнер, — еще не утихли со смертью полковника и отъездом Турмонда. Я сам помню, когда я мальчишкой бывал в Рипли, там встречались люди, которые переходили на другую сторону улицы, чтобы не пришлось разговаривать с вами».
Новый роман Бориса Грибанова посвящен судьбе величайшей королевы мира – Елизавете I Английской. Она водила армии и плела международные интриги, она отказалась от женского счастья ради счастья своей страны. Ее воспевали поэты. Ее страшились. Ее обожали…
Отношения Сергея Есенина с женщинами были далеко не однозначными. Он всегда был окружен женским вниманием, но у него была одна главная любовь, владевшая его сердцем с детства и до последнего трагического дня — любовь к поэзии. Эта всепоглощающая страсть, неразрывно связанная с жаждой славы, управляла всеми его поступками.
Злейшие враги мира и демократии американские империалисты отводили и отводят значительную роль в осуществлении своих агрессивных планов, в особенности в Центральной и Юго-Восточной Европе, фашистской клике Тито. С помощью шпионской фашистской банды Тито империалисты рассчитывали осуществить контрреволюционные перевороты в народно-демократических странах, восстановить в них капитализм, превратить их в плацдармы для нападения на Советский Союз. Однако преступным планам американо-английских империалистов был нанесён сокрушительный удар.
В тринадцать лет Макс Вебер штудирует труды Макиавелли и Лютера, в двадцать девять — уже профессор. В какие-то моменты он проявляет себя как рьяный националист, но в то же время с интересом знакомится с «американским образом жизни». Макс Вебер (1864-1920) — это не только один из самых влиятельных мыслителей модерна, но и невероятно яркая, противоречивая фигура духовной жизни Германии конца XIX — начала XX веков. Он страдает типичной для своей эпохи «нервной болезнью», работает как одержимый, но ни одну книгу не дописывает до конца.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Я вхожу в зал с прекрасной донной Игнасией, мы делаем там несколько туров, мы встречаем всюду стражу из солдат с примкнутыми к ружьям штыками, которые везде прогуливаются медленными шагами, чтобы быть готовыми задержать тех, кто нарушает мир ссорами. Мы танцуем до десяти часов менуэты и контрдансы, затем идем ужинать, сохраняя оба молчание, она – чтобы не внушить мне, быть может, желание отнестись к ней неуважительно, я – потому что, очень плохо говоря по-испански, не знаю, что ей сказать. После ужина я иду в ложу, где должен повидаться с Пишоной, и вижу там только незнакомые маски.
«В десять часов утра, освеженный приятным чувством, что снова оказался в этом Париже, таком несовершенном, но таком пленительном, так что ни один другой город в мире не может соперничать с ним в праве называться Городом, я отправился к моей дорогой м-м д’Юрфэ, которая встретила меня с распростертыми объятиями. Она мне сказала, что молодой д’Аранда чувствует себя хорошо, и что если я хочу, она пригласит его обедать с нами завтра. Я сказал, что мне это будет приятно, затем заверил ее, что операция, в результате которой она должна возродиться в облике мужчины, будет осуществлена тот час же, как Керилинт, один из трех повелителей розенкрейцеров, выйдет из подземелий инквизиции Лиссабона…».
«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.
«Что касается причины предписания моему дорогому соучастнику покинуть пределы Республики, это не была игра, потому что Государственные инквизиторы располагали множеством средств, когда хотели полностью очистить государство от игроков. Причина его изгнания, однако, была другая, и чрезвычайная.Знатный венецианец из семьи Гритти по прозвищу Сгомбро (Макрель) влюбился в этого человека противоестественным образом и тот, то ли ради смеха, то ли по склонности, не был к нему жесток. Великий вред состоял в том, что эта монструозная любовь проявлялась публично.