Фокс Малдер похож на свинью - [3]
Снова надевал огромный резиновый колпак и начинал отдавать самому себе команды. Шумел внутри костюма. Резко поворачивался направо и налево, маршировал по классу между рядов. Отдавал честь. Маленький нелепый космонавт.
Невысокий рост: у них с директрисой это было семейное.
Почему капитан появился в моей жизни?
Главное – не думать о таких вещах перед сном. Ворочаться с боку на бок и ждать, когда сможешь уснуть. Никогда.
Видимо, что-то было в твоей природе. Позволило ему появиться. Предполагало его соотнесенность с тобой. Вот и думай – чем ты заслужил это счастье?
Интерес к женщинам.
Когда девчонки исчезали в конце коридора, Эдуард Андреевич говорил, что блондинки все равно лучше брюнеток. Лидия Тимофеевна, разумеется, хороша: талия, фигура – все у нее на месте, но Елена Николаевна все-таки на порядок выше. Учитывая, что обе только что закончили институт, последняя выглядит гораздо моложе. То же самое и насчет форм. Блондинки значительно живописнее.
«Горбунов! – говорил он, подходя к нам и раскачиваясь на носочках. – А почему у курицы сисек нет?»
«Не знаю, товарищ капитан», – отвечал Горбунов, которому каждый урок приходилось отдуваться.
«Потому что у петуха нету рук».
Здесь неизбежно наш одобрительный смех. Мой в том числе. Горбунов широко улыбается.
Было ясно, что Елена Николаевна нравилась капитану больше, чем Лидия Тимофеевна.
«Ну что с этой Лидии взять? Черная, худая, мечется по всей школе, как будто у нее шило в заднице».
Опять смех. В шестнадцать лет многое кажется смешным. Шило в учительской заднице не исключение.
Вообще-то они были подруги. В смысле – Елена Николаевна и Лидия Тимофеевна. На переменах сидели в столовой за одним столом, шушукались после обеда в учительской. Инстинкт самосохранения. Естественное поведение во враждебной среде. Поодиночке их переловили бы за полгода. Екатерина Михайловна была далеко не единственной, кто на них точил зубы. Желающих попить крови было достаточно. Хотя Брэма Стокера никто особенно не читал. Непрогрессивный писатель.
Елена Николаевна преподавала математику, и капитан Эдуард Андреевич обычно напирал именно на этот факт: «Алгебра – это сила. Ты посмотри, какой у нее тангенс! Такого тангенса днем с огнем не найдешь».
Имел он в виду математику или саму Елену Николаевну – нам не всегда было понятно, однако чувствовалось, что слово «тангенс» капитана волнует.
На картошке он норовил оказаться в том же автобусе, где был ее класс. Подсаживался к ней поближе и начинал шутить.
Армейские балагуры.
Призрак Василия Теркина, одержимого страстью к молоденьким учительницам математики. Бедный Твардовский.
«Что-то где-то на привале все заслушались бойца».
Капитан любил рассказывать о своей собаке.
Пункт номер два.
Хотя женщин он, конечно, любил больше.
Собаку он тоже привез из армии, как и резиновый костюм против химической войны. Она охраняла зэков где-то на северной зоне и славилась тем, что могла загрызть человека. Особенно когда тот бежит. Однажды ошиблась и побежала за замполитом всей зоны. Замполита зашили, а собаку хотели расстрелять. И тут капитан предложил свои услуги. Не в смысле палача, а в смысле усыновления. Видимо, в детстве любил читать Джека Лондона. Благородный, мужественный и немногословный герой спасает обреченного пса.
«Вот и встретились два одиночества».
Кикабидзе такое даже не снилось. Капитан Эдуард Андреевич и спасенный им пес. И дома под кроватью резиновый костюм. А в автобусе, полном десятиклассников, на соседнем сиденье – Елена Николаевна с мощным тангенсом. От такой картины у кого хочешь голова закружится – не только у капитана внутренних войск в отставке.
Пса звали Черный. Странное имя, но звучное. Тем более что собака действительно вся была черная. Абсолютно как ночь. Ни одного пятнышка.
Короче, мне исполнилось шестнадцать лет, и родители перевели меня в эту школу.
Кунсткамера Петра Первого.
Очевидно, это было связано с переездом. Теперь уже точно не вспомнить. Это была пятая или шестая школа.
Родителей за такие вещи надо сажать в тюрьму. Меньше будут метаться с места на место и купят наконец этот несчастный велосипед.
«Ну, ты ведь уже большой. Ты понимаешь, что велосипед слишком громоздкий. Он не войдет в наш контейнер. И потом, нам нужны деньги на поездку в Сочи…»
Нам – это папе, маме и твоей сестре. В шестнадцать лет тебе уже известно, что местоимение «мы» рассчитано на троих. Ограниченная вместимость. Как мотоцикл «Ява» с коляской. Четвертый останется торчать в летнем спортивном лагере.
«Тебе необходимо окрепнуть. Постоянные тренировки сделают из тебя мужчину».
Без велосипеда. С общей тетрадью в коричневом переплете. Первые десять страниц занимает начало романа о Кортесе. Эротические сцены зачеркнуты, потом переписаны заново, потом снова зачеркнуты. Небольшая таблица в конце тетради. Крестиками отмечено, сколько дней остается до их возвращения из Сочи.
Самое противное – это уменьшительный суффикс в определении «новенький».
«Еньк» – звучит просто похабно. Попробуй повторить его раза три. Что получилось?
Применительно к вещам он ведет себя довольно прилично – чувствуется гордость владельца. Некоторый шик с элементами понятной радости.
«Сегодня проснулся оттого, что за стеной играли на фортепиано. Там живет старушка, которая дает уроки. Играли дерьмово, но мне понравилось. Решил научиться. Завтра начну. Теннисом заниматься больше не буду…».
«История в некотором смысле есть священная книга народов; главная, необходимая, зерцало их бытия и деятельности; скрижаль откровений и правил, завет предков к потомству; дополнение, изъяснение настоящего и пример будущего», — писал в предисловии к «Истории государства Российского» Н.М. Карамзин. В своем новом романе «Роза ветров» известный российский писатель Андрей Геласимов, лауреат премии «Национальный бестселлер» и многих других, обращается к героическим страницам этой «священной книги народов», дабы, вдохнув в них жизнь, перекинуть мостик к дню сегодняшнему, аналогий с которым трудно не заметить. Действие романа разворачивается в середине XIX века.
…Забайкалье накануне Хиросимы и Нагасаки. Маленькая деревня, форпост на восточных рубежах России. Десятилетние голодные нахалята играют в войнушку и мечтают стать героями.Военнопленные японцы добывают руду и умирают без видимых причин. Врач Хиротаро день за днем наблюдает за мутациями степных трав, он один знает тайну этих рудников. Ему никто не верит. Настало время призвать Степных богов, которые видят все и которые древнее войн.
«Вся водка в холодильник не поместилась. Сначала пробовал ее ставить, потом укладывал одну на одну. Бутылки лежали внутри, как прозрачные рыбы. Затаились и перестали позвякивать. Но штук десять все еще оставалось. Давно надо было сказать матери, чтобы забрала этот холодильник себе. Издевательство надо мной и над соседским мальчишкой. Каждый раз плачет за стенкой, когда этот урод ночью врубается на полную мощь. И водка моя никогда в него вся не входит. Маленький, блин…».
Когда всемирно известный скандальный режиссер Филиппов решает вернуться из Европы на родину, в далекий северный город, он и не подозревает, что на уютном «Боинге» летит прямиком в катастрофу: в городе начались веерные отключения электричества и отопления. Люди гибнут от страшного холода, а те, кому удается выжить, делают это любой ценой. Изнеженному, потерявшему смысл жизни Филе приходится в срочном порядке пересмотреть свои взгляды на жизнь и совершить подвиг, на который ни он, ни кто-либо вокруг уже и не рассчитывал…
«Человек не должен забивать себе голову всякой ерундой. Моя жена мне это без конца повторяет. Зовут Ленка, возраст – 34, глаза карие, любит эклеры, итальянскую сборную по футболу и деньги. Ни разу мне не изменяла. Во всяком случае, не говорила об этом. Кто его знает, о чем они там молчат. Я бы ее убил сразу на месте. Но так, вообще, нормально вроде живем. Иногда прикольно даже бывает. В деньги верит, как в Бога. Не забивай, говорит, себе голову всякой ерундой. Интересно, чем ее тогда забивать?..».
Это — роман. Роман-вхождение. Во времена, в признаки стремительно меняющейся эпохи, в головы, судьбы, в души героев. Главный герой романа — программист-хакер, который только что сбежал от американских спецслужб и оказался на родине, в России. И вместе с ним читатель начинает свое путешествие в глубину книги, с точки перелома в судьбе героя, перелома, совпадающего с началом тысячелетия. На этот раз обложка предложена издательством. В тексте бережно сохранены особенности авторской орфографии, пунктуации и инвективной лексики.
Повесть «Винтики эпохи» дала название всей многожанровой книге. Автор вместил в нее правду нескольких поколений (детей войны и их отцов), что росли, мужали, верили, любили, растили детей, трудились для блага семьи и страны, не предполагая, что в какой-то момент их великая и самая большая страна может исчезнуть с карты Земли.
«Антология самиздата» открывает перед читателями ту часть нашего прошлого, которая никогда не была достоянием официальной истории. Тем не менее, в среде неофициальной культуры, порождением которой был Самиздат, выкристаллизовались идеи, оказавшие колоссальное влияние на ход истории, прежде всего, советской и постсоветской. Молодому поколению почти не известно происхождение современных идеологий и современной политической системы России. «Антология самиздата» позволяет в значительной мере заполнить этот пробел. В «Антологии» собраны наиболее представительные произведения, ходившие в Самиздате в 50 — 80-е годы, повлиявшие на умонастроения советской интеллигенции.
"... У меня есть собака, а значит у меня есть кусочек души. И когда мне бывает грустно, а знаешь ли ты, что значит собака, когда тебе грустно? Так вот, когда мне бывает грустно я говорю ей :' Собака, а хочешь я буду твоей собакой?" ..." Много-много лет назад я где-то прочла этот перевод чьего то стихотворения и запомнила его на всю жизнь. Так вышло, что это стало девизом моей жизни...
1995-й, Гавайи. Отправившись с родителями кататься на яхте, семилетний Ноа Флорес падает за борт. Когда поверхность воды вспенивается от акульих плавников, все замирают от ужаса — малыш обречен. Но происходит чудо — одна из акул, осторожно держа Ноа в пасти, доставляет его к борту судна. Эта история становится семейной легендой. Семья Ноа, пострадавшая, как и многие жители островов, от краха сахарно-тростниковой промышленности, сочла странное происшествие знаком благосклонности гавайских богов. А позже, когда у мальчика проявились особые способности, родные окончательно в этом уверились.
Самобытный, ироничный и до слез смешной сборник рассказывает истории из жизни самой обычной героини наших дней. Робкая и смышленая Танюша, юная и наивная Танечка, взрослая, но все еще познающая действительность Татьяна и непосредственная, любопытная Таня попадают в комичные переделки. Они успешно выпутываются из неурядиц и казусов (иногда – с большим трудом), пробуют новое и совсем не боятся быть «ненормальными». Мир – такой непостоянный, и все в нем меняется стремительно, но Таня уверена в одном: быть смешной – не стыдно.
…Если попавшей в сачок бабочке по очереди отрывать крылышки и лапки, она будет очень смешно ползти и извиваться. Таких бабочек и других насекомых в его сачке полно. С оторванными крылышками они пытаются взлететь и не понимают, почему у них это не выходит. Снова и снова они ползут, а он просто смотрит на них. Он не палач – он исследователь, и он очень хочет знать, что они чувствуют, эти насекомые. И уверенная детская рука снова тянется к сачку……Интересно, а как оно там с людьми?..
Я не знаю, кто он такой — этот мсье Паскаль. Я пыталась это понять в течение всего времени, пока писала… Для себя я назвала этот роман «философской мистификацией», хотя не уверена, что это именно так. Наверняка знаю одно: этот текст был подземным родником, который сам прокладывал себе путь в темноте. Наверняка знаю другое: он сам найдет для себя много других путей. Наверняка знаю третье: если в жизни произойдет что-нибудь необычное, на вопрос: «Почему?» я буду отвечать: «Так хочет мсье Паскаль!».
Весна тридцать третьего года минувшего столетия. Столичный Харьков ошеломлен известием о самоубийстве Петра Хорунжего, яркого прозаика, неукротимого полемиста, литературного лидера своего поколения. Самоубийца не оставил ни завещания, ни записки, но в руках его приемной дочери оказывается тайный архив писателя, в котором он с провидческой точностью сумел предсказать судьбы близких ему людей и заглянуть далеко в будущее. Эти разрозненные, странные и подчас болезненные записи, своего рода мистическая хронология эпохи, глубоко меняют судьбы тех, кому довелось в них заглянуть…Роман Светланы и Андрея Климовых — не историческая проза и не мемуарная беллетристика, и большинство его героев, как и полагается, вымышлены.
«А насчет работы мне все равно. Скажут прийти – я приду. Раз говорят – значит, надо. Могу в ночную прийти, могу днем. Нас так воспитали. Партия сказала – надо, комсомол ответил – есть. А как еще? Иначе бы меня уже давно на пенсию турнули.А так им всегда кто-нибудь нужен. Кому все равно, когда приходить. Но мне, по правде, не все равно. По ночам стало тяжеловато.Просто так будет лучше…».