Флотская богиня - [106]

— Правильно поступили, ефрейтор, — полковник свято придерживался уговора не выдавать в ней «кавалерист-девицу». — В старой русской армии это именовалось…

— «Выстрелом милосердия». Знаю, — молвила Евдокимка.

— И вообще вся эта эпопея с уходом в море немного смахивает на исход остатков Белой гвардии из Крыма, — полковник вопросительно взглянул на Степную Воительницу.

Его мысль никто не поддержал, большинство бойцов попросту не придало ей значения. Однако Евдокимка все поняла, отдавая должное, что сказано это устами человека, который помнил свою родословную, являясь офицером бог весть в каком поколении.

— Я очень рада, что оказалась в отряде, пришедшем вам на помощь, товарищ полковник, — почти шепотом, стараясь проглатывать предательские «женские» окончания, произнесла Евдокимка. — Теперь я просто убеждена: все то, что сводит нас на этой войне, исходит из нашей общей судьбы; и в этом — некая высшая неизбежность.

— Мне тоже кажется, что в нашей встрече заложено нечто мистическое, — ответил он вполголоса, старательно процеживая слова сквозь неплотно сжатые зубы. — Впрочем, вся война — не что иное, как сплошная мистика.

Когда караван проходил мимо залива, где на небольшом плато высился лабаз, там все еще шел бой. Чтобы как-то поддержать бойцов, катера открыли заградительный огонь, стараясь проредить волну поднимающихся в атаку немцев. Однако внимание Евдокимки, как и всех прочих пассажиров тральщика и баржи, привлекли пятеро бойцов, плывших в их сторону поднимая руки и моля о помощи.

Командир тральщика прекрасно знал, как рискует, подставляясь бортами на траверзе[30] этого рыбачьего хуторка, но тем не менее предельно сбавил ход. Возможно, там, в импровизированном лагере из руин лабаза и поставленных полукругом повозок, только потому бойцы и держались так стоически, что давали возможность спастись другим.

Пловцы все приближались и приближались, однако теперь они уже оставались вчетвером, затем — втроем… Вот один из двоих тоже на какое-то время ушел под воду, но товарищ нырнул и сумел вернуть его на поверхность. Выяснилось, что до сих пор сам он держался за обломок какой-то доски.

В тот момент, когда им бросили привязанный к канату спасательный круг, первая мина, с перелетом, взорвалась по правому борту баржи. Чтобы как можно скорее выйти из-под обстрела, тральщик резко прибавил ход, пытаясь спрятаться за высоким мысом, в то время как десятки рук подтягивали к его борту последних спасенных этого плацдарма.

Второй взрыв обдал султаном воды всех, кто оказался на корме баржи.

Евдокимка, инстинктивно, в страхе, ухватилась обеими руками за руку полковника и, по-женски взвизгнув, буквально повисла на ней. Сообразив, что произошло, она тут же отпрянула от Гребенина, насколько это возможно было в той немыслимой тесноте, которая образовалась на суденышке, и тут же настороженно осмотрелась. Разоблачения девушка испугалась значительно сильнее, нежели вытья третьей мины.

К ее душевному успокоению, никто не обратил внимания на странность поведения доселе бесстрашного ефрейтора, слишком уж все были озабочены судьбой последних спасенных пехотинцев. Однако Евдокимка поняла, что само присутствие рядом с ней Гребенина, этого сильного, волевого мужчины, заставляет ее вспомнить о своем женском естестве, расслабляет, а значит, делает слабее.

— Нам нельзя находиться вместе, полковник, — произнесла она, наблюдая, как последнего из бойцов сумели втянуть на борт баржи, после чего, под прикрытием мыса, тральщик стал удаляться от берега.

— А тебе никогда не приходило в голову, что нам нельзя столь долго оставаться порознь?

— Порой мне кажется, что только этим голова моя и забита, — едва заметно улыбнулась Евдокимка. — Хотя трудно представить себе, как бы мне удалось преодолеть тот барьер, который…

— Считай, что мы его уже преодолели. Благодаря этому десанту. Когда же ты увидишь меня без мундира, в домашнем халате и в кресле-качалке…

— Вот этого-то я и боюсь больше всего… Слишком уж я сжилась с вашим образом «истинно русского офицера».

— Эт-то уже опасно, — с улыбкой на лице покачал Гребенин своим широким, на удивление выбритым подбородком. — Впрочем, до смертного часа своего я буду помнить, что к спасению моему причастна некая «флотская богиня».

28

На причале их прощание было коротким и предельно сдержанным.

— Я мог бы попытаться перевести тебя в свой полк, — сказал Гребенин, поднимаясь вместе с Евдокимкой неширокой тропой, ведущей к крайнему корпусу бывшей базы отдыха. — Тем более что теперь его явно отправят на переформирование.

— Только не это, — резко отреагировала Евдокимка.

Они старались не обращать внимания ни на поднимавшихся вместе с ними бойцов, ни на моросящий осенний дождь.

— Понимаю: поменять десантную бригаду морской пехоты на обычный стрелковый полк…

— Да ни за что! — озорно воскликнула Евдокимка. — Не решайтесь впредь предлагать мне нечто подобное, — затем она негромко примирительно уточнила: — Хотя дело, как вы понимаете, товарищ полковник, не только в этом…

— А в чем же еще?

— Боюсь, что привычка командовать мной окажется потом неизлечимой.

Гребенин снисходительно рассмеялся, но возле них в облепленной болотной тиной шинели возник какой-то капитан.