Флот судного дня - [2]

Короче, в баре я бы встал и отвалил. Но это случилось, увы, не в баре. Я тогда пялился точно так же, как сейчас, сквозь пелену дождя в ворочающийся живой мрак, и мне казалось, что в нем прячется, помимо множества непроявленных жизней, и какая-то забытая мной, но моя собственная жизнь. А затем из влажного мрака неслышно вышла Путри с каплями дождя на словно бы восковом лбу.

Она продавала безделушки в виде демонов, вырезанные из вулканического камня, и ее тонкие почти просвечивающиеся руки двигались так, будто она танцует балийский танец тари-пендет. Когда она оказалась совсем близко от меня, шепча что-то неразличимое голубоватыми губами, я предложил ей выпить и поесть, она не отказалась.

Если б я тогда подумал, а что, собственно, дальше? Что угостить эту Путри совсем не то же самое, что бросить хавчик уличной кошке или бродячей собаке… Очень скоро я сделал ей и другое предложение.

Ну а что такого особенного, я ведь состоял в браке, кажется, в мезозойскую эру – с тираннозавром женского пола. Подружки никакой нет, ни одну приличную даму не прельщают мои достоинства, каковые при ближайшем рассмотрении оказываются моими недостатками. И, между прочим, длительное воздержание вредно, а невоздержание полезно. Вон все издатели журнала «Плейбой» живут по сто лет, а режиссеры, которые выступают у актрисок в роли Зевса, то есть быка-производителя – по девяносто, как минимум. Такая была нехитрая мысль. Я и решился. А у местных женщин, которые работают на улице, не принято отказываться.

Еще раз отмечу, что у себя на родине я, конечно, никогда б не намекнул на что-то такое незнакомке, да к тому же втрое моложе. На родине я вообще муму в присутствии дам, не считая, конечно, тех, кому за семьдесят. А здесь – темная фигурка Путри, выступившая из уличной сырой мглы, мало отличалась от демонов, которых она продавала. То ли человек, то ли дух, суккуб какой-нибудь. Колебания атомов, вихрь-ревербератор, поток дхарм. Так что и никакого морального барьера не почувствовалось. Сперва.

Путри появлялась из ничего, как тень в индонезийском театре ваянг, обвивала меня, как лиана обвивает какой-нибудь неподвижный столб, проникала в разные потаенные места, насыщая их сладостью, давая на время полное умиротворение. И исчезала в никуда. Снова возникала из уличной сырости и опять пропадала. И с каждым разом я все более проклинал себя за то, что поддался этому инкубу. Вполне себе рыночному.

Ведь победить дешевую машину в конкурентной борьбе может только самое дешевое человеческое тело – и с каждым годом его услуги лишь дешевеют. Кончается все тем, что оно превращается в плантацию органов. И в финале его просто разбирают на части, потому что оно всем задолжало. Рынок франкенштейнов – биомехов, которым на карбоновый скелет натягивают трупный материал, точнее трансплантаты от ранее живших граждан – всасывает ткани и органы как колоссальный пылесос. Но это «свободный выбор на свободном рынке, вас никто не заставлял» – все устроено наилучшим образом в этом лучшем из миров. Однако и я, получается, тоже решил сорвать свой куш с чужой безысходности.

После каждой встречи с Путри я, в отличие от какого-нибудь мистера Твистера, ожидал кары небесной. Сходил, проверился к доктору-венерологу. Нет, вроде не заразила, даже новомодным синтетическим вирусом KillFrier, десять модификаций которого смастерил какой-то злюка-импотент с помощью секвенатора за пятьсот баксов.

Проверял не раз, отразились ли мои грешки на родных. Судя по страничке сына в сети, он в порядке, служит, ожидает присвоения очередного звания. И моя бывшая – в ажуре, может уже поднять кундалини до сахасрары (не очень понимаю, что это значит, но надеюсь, что речь не о сексе). Ее ГМО-котики живы и здоровы, умеют открывать холодильник когтями и радостно машут светящимися хвостиками. И сожитель у нее – молодой йог.

Кары небесной все не было и, несмотря на свой страх, я каждый вечер фланировал по этой улочке, состоящей из нескольких десятков дешевых обжираловок, где несколько недель назад последний раз встретил Путри. Хотя перекусить-то можно и в другом месте; не за четыре, а за шесть тысяч рупий, столь же вкусно, но без опасности подхватить каких-нибудь мелких гадов вроде сальмонелл или трематодов. Но, может быть, карой надо посчитать то, что она уже несколько недель не выходит из тумана?

Ладно, пора топать обратно в капсульный отель, где номер напоминает гроб со всеми удобствами. Я накинул пластиковый плащ и вышел под дождь. Неугомонный бой капель по пластику даже оглушил на время. Захотелось скинуть плащ, но я побоялся это сделать, словно дождь мог размыть меня как сахарную голову. На ходу я замечал, что капли, соскакивающие с моего плаща, искрят и светятся. Сразу вспомнились буддистские разговоры про то, что каждое мгновение в нас появляются и исчезают мириады дхарм. И сделав всего один шаг, мы меняемся. Мы становимся новым набором координат, оставив часть старого бытия позади. Еще сто шагов, мы изменились больше. Еще сто тысяч, и от нас прежних ничего не осталось. Мы полностью новые, но с тем же набором желаний, навсегда присущих не лично нам, а материи вообще. По сути, нас просто нет в этом плотном мире, существует лишь катящееся изменение волновых параметров. Так что печалиться ни о чем, собственно, и не требуется. То, что по-настоящему не существует, то не может что-то утратить или умереть. Оум.