Флорентийские маски - [135]

Моего отца, кстати, поначалу снимали тоже в основном в профиль, и этот прием способствовал его первым успехам. Он словно отдавал зрителям лишь половину самого себя. Дружище, ты меня хоть слушаешь? Твое молчание порой наводит меня на мысль, что я общаюсь не с живым человеком, а с каменной плитой на его могиле.

Читая эти строки, Пол почувствовал, как у него пробежали мурашки: похоже, мексиканец не то предчувствовал скорую смерть Марка, не то намекал на нее.

Наш великий актер, а в недавнем прошлом марионетка, блестяще исполнял свои короткие, но эффектные пьесы в утонченной атмосфере общества, внутренне готовившегося к неизбежной войне. Чтобы выделиться среди окружающих, он предпочитал вызывающе одеваться: например, носил черный плащ с красной шелковой подкладкой. Во время римских карнавалов возглавлял процессию, сидя на колеснице, которую тянули лошади славянских пород. На лицо он в таких случаях надевал маску Императора, покрытую тонким слоем алмазной пыли. Во время балов и карнавалов на это лицо, сверкающее в свете свечей и театральных ламп, было больно смотреть – так ослепительно оно сияло. Став из куклы человеком, Пиноккио вытянулся в высоту раза в три, и теперь внушительный рост придавал ему особую притягательную силу. Он, как магнит, как небесное светило, притягивал людей, заставляя их вращаться вокруг себя. Судьба нашего друга изменилась резко и бесповоротно: из послушной игрушки он стал властителем, повелевающим судьбами других людей, из объекта приложения чьей-то воли стал субъектом, заставляющим других подчиняться себе.

Это письмо было намного длиннее предыдущих, и Пол почувствовал усталость в глазах. Почерк становился все мельче. По мере того как автор углублялся в описание деталей общественной жизни Пиноккио, его каллиграфические навыки утрачивались и буквы все больше походили на какие-то плохо различимые закорючки.

Дорогой Марк, ты, наверное, уже живешь жизнью нашего деревянного мальчика, восторгаешься его неземной красотой, но помни: финал близок. Единственное, чего я сейчас хочу, друг мой, это поделиться с тобой той частью нашей общей тайны, которую пока что знаю только я. Поиски разгадки уже привели Федерико к личному счастью; ты бы тоже мог стать счастливым, но, судя по твоему молчанию, не хочешь сделать даже небольшого усилия.

Должен тебе сказать, что за нашим Пиноккио кто-то следил – кто-то серый, безымянный и гениальный в своей посредственности. Это безликое ничтожество хотело воспользоваться жизнью одушевленной маски и явить миру новую грань личности великого героя, словно сделав его портрет в профиль с другой, неизвестной стороны. Прекрасно понимая, что, сорвав маску, он погубит звезду, этот человек из тени копил силы, записывал за Пиноккио каждый шаг и день за днем готовился к великому событию – смерти и пышным похоронам героя.

Должен тебе сказать, дружище, что наша марионетка была человеком неполноценным. Ахиллесовой пятой была та сторона его души и тела, которую он никому не показывал и даже не скрывал – просто потому, что ее не существовало. Тот, кто за ним наблюдал, прекрасно знал об этом и разрабатывал план медленного, но верного порабощения не только явленного стране героя, но и самой молодой, еще недостроенной страны и ее народа. Как в заливе под Слэптоном, мертвые здесь старались казаться живыми и ради этого были готовы умирать вновь и вновь. За чередой бесконечных праздников, организуемых для поднятия национального духа, никто не замечал, как к берегам страны подходили один за другим корабли, трюмы и палубы которых были завалены мертвецами в одинаковой форме. Генералы запирались в актерских гримерках и красились, как пожилые оперные певицы, а старый Арлекин в. костюме, превратившемся в лохмотья, пытался совершить героический побег из этого безумного мира.

Пиноккио наслаждался тем патриотизмом, который пробуждал его образ в народе. Красивый, красноречивый, величественный и самодовольный герой. Фигура эпического масштаба в серой однообразной толпе. Эта роль наполняла душу ожившей куклы гордостью и восторгом. Он чувствовал себя всесильным и непобедимым, никакой огонь не мог сжечь его, ни клинок, ни молния не могли поразить его, наоборот, любая энергия – человеческая или природная – лишь подпитывала тщеславие и самоуверенность кукольной души, скрывавшейся под героической маской. Тот же, кто наблюдал за ним из темноты, прекрасно знал, как пользоваться этой тайной силой, заставлявшей Пиноккио забывать об осторожности и совершать все более опрометчивые поступки.

На этом месте ссылки на биографию Пиноккио заканчивались. Последние строчки письма не касались описания жизни марионетки; в них содержались лишь какие-то пошлые намеки, свидетельствовавшие о дурном вкусе и нарциссизме Антонио. Пол пробежал глазами конец письма и в очередной раз удивился, как много скрытой злобы и агрессии вложил Антонио в слова, обращенные к человеку, который, по его мнению, просто не проявил должного усердия в попытках разгадать тайну черепа.

Чтобы подготовиться морально к прочтению последнего письма, Пол налил себе немного виски с содовой. Подумав, он решил, что алкоголь на пустой желудок может сыграть с ним злую шутку, достал банку каких-то консервов и, не разогревая, машинально съел все ее содержимое. Он понимал, что ему рано отдаваться на волю эмоций и еще очень потребуется способность трезво мыслить и рассуждать. Его дух должен был оставаться крепким, как камень, как мраморная плита, от которой бессильно отражаются все лучи видимого и невидимого света.