Флибустьеры - [103]

Высказанные со страстной убежденностью, эти кровавые софизмы ошеломили юношу. Его ум, ослабленный трехмесячным заточением и ослепленный жаждой мести, был не в силах разоблачить их нравственную несостоятельность. Басилио, конечно, мог бы возразить, что даже самый дурной и трусливый человек — это нечто большее, чем растение, ибо наделен душой и разумом, и, как бы ни был он испорчен и развращен, для него всегда есть возможность исправиться; что никто не имеет права распоряжаться жизнью других людей, какая бы высокая цель им ни руководила, и право на жизнь столь же неотъемлемо от личности, как право на свободу и на солнечный свет; что правительство, карая преступника за грехи и преступления, на которые само же его толкает своей нерадивостью или тупостью, злоупотребляет властью. Так вправе ли человек — пусть великий, пусть доведенный до ожесточения, карать несчастный народ за грехи его правительств и предков? Нет, только богу дано такое право, только бог может уничтожать жизнь, потому что он творец жизни. Только бог, в чьей власти возмездие, вечность и грядущее в оправдание его дел, только бог, но не человек, нет! Вместо всех этих доводов Басилио нашел лишь одно, довольно беспомощное возражение:

— А что скажут люди во всем мире, когда узнают о такой резне?

— О, человечество будет рукоплескать, ибо оно всегда оправдывает более сильного, более жестокого! — зловеще усмехнулся Симоун. — Европа восхищалась, когда западные нации истребили в Америке миллионы индейцев, и отнюдь не для того, чтобы населить эти земли народами более нравственными или миролюбивыми. Вспомните Соединенные Штаты с их пресловутой свободой для сильного, законом Линча, политическими махинациями или всю Южную Америку с ее драчливыми республиками, кровопролитными революциями, гражданскими войнами, мятежами — точь-в-точь повторяющую историю своей матери-Испании! Европа восхищалась, когда сильная Португалия захватила Молуккские острова; она восхищается теперь, когда Англия уничтожает туземцев на островах Тихого океана, чтобы расчистить место для своих поселенцев. О, Европа будет рукоплескать, так уж заведено в конце любой драмы, любой трагедии: чернь не любит вникать в суть, она смотрит на результаты! Увенчается преступление успехом — оно вызовет восторг и преклонение, куда большие, чем подвиг добродетели, свершенный втайне, без шума.

— Вы правы, — согласился юноша. — Какое мне в конце концов дело до чьих-то похвал или осуждений, если люди эти равнодушны к страданиям угнетенных, бедняков, беззащитных женщин? Почему я должен считаться с обществом, которое не посчиталось со мной?

— Наконец-то я слышу слова, достойные мужчины! — сказал, торжествуя, искуситель.

И, взяв из ящика револьвер, Симоун протянул его юноше:

— В десять часов ждите меня у церкви святого Себастьяна, я дам последние распоряжения. Да, помните, к девяти часам вы должны быть как можно дальше от улицы Анлоаге!

Басилио осмотрел револьвер, зарядил его и спрятал на внутренний карман куртки. Бросив короткое «до свидания!», он вышел.

XXXIV Свадьба

На улице Басилио остановился и задумался; было только семь часов: как протянуть время до рокового срока? Уже наступили каникулы, все студенты разъехались из Манилы. Один Исагани не пожелал покидать город, но как раз в это утро он куда-то ушел, а куда — неизвестно. Так сказали Басилио, когда он, выйдя из тюрьмы, явился на квартиру своего друга просить приюта. Басилио не знал, куда податься, у него не было денег, не было ничего, кроме револьвера. Мысль о лампе не оставляла его: через два часа разразится страшная катастрофа! И когда он думал об этом, ему чудилось, что мимо него идут люди без голов. С чувством какой-то свирепой радости он говорил себе, что нынче вечером он, голодный, нищий, станет человеком, внушающим страх, что, быть может, с первыми лучами солнца люди увидят его, бедного студента, слугу, грозным вершителем судеб, попирающим горы трупов, диктующим законы всем тем, кто проезжает сейчас мимо него в великолепных экипажах. Он расхохотался как безумный и пощупал рукоятку револьвера: пачки с патронами были в карманах.

Вдруг он спросил себя: где именно произойдет трагедия? Во время разговора с Симоуном он был так подавлен, что не подумал об этом. Симоун, правда, велел ему уйти подальше от улицы Анлоаге!

У него мелькнула догадка. Днем, по дороге из тюрьмы, он хотел было зайти в дом капитана Тьяго, взять свои скудные пожитки, но его туда не пустили. В доме все изменилось, там шли приготовления к какому-то торжеству — наверно, к свадьбе Хуанито Пелаэса. Но ведь и Симоун говорил о бале!

В эту минуту на улице появилась длинная вереница экипажей, в которых, оживленно беседуя, сидели нарядные дамы и мужчины; перед глазами Басилио мелькнули большие букеты. Экипажи двигались очень медленно в сторону улицы Росарио; из-за встречных экипажей, спускавшихся с моста Испании, им то и дело приходилось останавливаться. В одном из них Басилио разглядел Хуанито Пелаэса; рядом сидела дама в белом платье, с легкой вуалью на лице: неужели Паулита Гомес?

— Паулита! — изумленно воскликнул он.