Флибустьерское море - [2]

«Дельфин» был быстроходным судном с треугольным бермудским парусом на высокой мачте и кливером на бушприте, примерно тридцати метров в длину и шести-семи метров в ширину, то есть размером он более или менее напоминал современное промысловое судно для ловли тунца. Но на борту его теснилось семьдесят человек. Так диктовала тактика. Ведь речь шла не о прогулочном рейсе, а о походе, где добычу предполагалось брать на абордаж, и тут требовался максимум народа, каждая пара рук была на счету. «Дельфин» нес пять маленьких пушек, одна из которых была установлена прямо на носу. Люди были вооружены длинными ружьями, пистолетами, саблями и кинжалами.

Хирург, присев на ступеньке трапа, ведшего в его убежище, наполовину высунулся из люка и смотрел попеременно то на галион, то на капитана, стоявшего на корме рядом с Мигелем Баском. Все остальные неотрывно следили за галионом. Расстояние между ним и «Дельфином» заметно сокращалось.

Неожиданно Мигель Баск скороговоркой произнес что-то, чего Эксмелин не сумел разобрать. Капитан в свою очередь отдал приказ рулевому, и тот переложил штурвал круче на ветер. Преследуемый галион изменил курс, взяв вправо. По палубе «Дельфина», забитой людьми, прошел шелест, словно по трибунам ипподрома, следящим за перипетиями скачек. Что случилось? Хирург был еще новичком в деле, чтобы уловить суть происходящего.

Меж тем галион, заметив угрозу, развернулся бортом, чтобы встретить нападающих бортовым залпом. Капитан «Дельфина» тотчас произвел маневр, дабы вновь оказаться за кормой галиона, где ему угрожало лишь кормовое орудие. Конечно, маневр отнял некоторое время: судну пришлось сделать полукруг, чтобы встать по ветру, но флибустьерские корабли были очень подвижны, а их парусное вооружение позволяло круто идти бейдевинд[4].

Забившие палубу люди прекрасно понимали мельчайшие детали маневра. Теперь, когда добыча была видна отчетливо, их снедало нетерпение. Все надежды были связаны с будущей поживой, ни у кого за душой не было и мелкой монеты: все награбленное в предыдущих экспедициях было спущено в буйном загуле на берегу, пропито и проиграно.

Все знали, что должно произойти. Дистанция между кораблями уменьшится, потом сократится до минимума, будут брошены «кошки», вражеский борт подтянут абордажными крючьями, и яростный вал атакующих неудержимо накатится на галион.

Конечно, можно было биться об заклад, что прежде громыхнет кормовое орудие «испанца» и картечь найдет своих жертв в толпе на палубе «Дельфина». Флибустьеры прекрасно понимали это, но перспектива ранения заботила их не больше, чем погода: дождь иль солнце, им было все едино. Смерть стояла за спиной каждого джентльмена удачи, и они сжились с ней. Куда больше их сознание занимали вожделенные картины кутежа, ожидавшего их на Тортуге в самое ближайшее время, часа через два от силы, если только они останутся в живых, а трюмы и каюты галиона не окажутся пусты. Впрочем, вероятность последнего они отметали. Райские кущи в мечтаниях этих людей были наполнены тоннами пищи, которые предстояло поглотить, бездонными бочками спиртного и доступной живой плотью портовых женщин.

Среди этих искателей приключений были выходцы из многих стран, представители двух религий, католической и протестантской, а также несколько метисов с большей или меньшей примесью турецкой крови. Накануне отплытия многие из католиков исповедались и причастились. А перед тем как выбрать якорь, все они – католики, протестанты и прочие, собравшись на палубе и повернувшись лицом к корме, выслушали молитву, вознесенную Мигелем Баском, и дружно, как один, откликнулись на нее громогласным «Аминь!».

Мигель Баск со товарищи просил у Бога «ниспослать победу в самой справедливейшей из войн и вознаградить деньгами от щедрот своих». Один лишь Бог смог бы уловить частицу человечности под зверской личиной этих субъектов. Хотя, возможно, их грубые молитвы, подчас граничившие со святотатством, коробили Всевышнего меньше, чем те, в которых нынешние благочестивые прихожане более благозвучными речами просят его о том же самом.

Испанский галион назывался «Сан-Яго», он надеялся укрыться от разбойников в кубинском порту. На борту ежеутренне служили мессу – в тот день особенно торжественно, поскольку день был воскресный. Алтарь был установлен на юте, двое юнг прислуживали священнику. Густая толпа до отказа заполнила палубу.

На носу верхней палубы, в противоположном конце от алтаря, особняком держалась пестрая группа, состоявшая в основном из матросов и посаженных на борт солдат. На средней палубе, много ниже, ехали пассажиры попроще, тут можно было встретить и чиновников в темном платье, и низших офицерских чинов, и колонистов, и торговцев, и матерей семейств с чадами, а также девиц с нарумяненными щеками и густо напудренными волосами; среди них попадались хорошенькие и элегантно одетые, что не мешало, однако, проказникам щипать их в толчее, ибо частенько то одной, то другой приходилось оборачиваться и гневно шлепать приставалу по рукам. Одернув платье, они надменно оглядывали присутствующих, презрительно поджимая губки, но ни одна не смела и помыслить о том, чтобы подняться по двум трапам на ют и присоединиться к другой толпе. Там тоже теснились – но среди своих, отделенные толстым палубным настилом от черни, – благородные сеньоры и богато разодетые офицеры. На мужчинах были подбитые шелком камзолы, мягкие сапоги со шпорами, шляпы с плюмажами и султанами, на дамах – дивные наряды, мантильи и драгоценные украшения, а манеры их свидетельствовали об истинно высокородном происхождении. Вся знать, забившая «Сан-Яго» от носа до алтаря, была выряжена точно так же, как если бы мессу служили в Мадриде или Севилье: мысль одеваться сообразно с тропическим климатом не приходила в голову никому.