Флейта Аарона. Тень в розовом саду. Прусский офицер. Солнце - [33]

— Хорошо. Только прошу вас уйти завтра пораньше.

— Слушаю-с. Теперь я понял, что с вами нужно непременно во всем соглашаться. Это та плата, которую вы требуете за свои благодеяния.

Лилли ничего не ответил. Аарон снова лег в постель, посмеиваясь про себя событиям этой ночи. Ироническое настроение, впрочем, не мешало ему быть несколько озадаченным таким оборотом дела.

Когда мысли стали путаться в его сознании и он находился уже на грани сна, Лилли подошел к его изголовью и, отчеканивая слова, произнес:

— Да, я не желаю иметь друзей, которые в основных вещах не согласны с моими взглядами до самой глубины. Друг — это тот, с кем ты заодно и в жизни и в смерти. Если же вы заодно со всеми прочими, то вы — их друг, а не мой! Так будьте же их другом и пожалуйста оставьте меня одного. Вы ничего не должны мне, — можете уходить спокойно. Довольно с меня друзей, которым нужно от меня все что угодно, кроме меня самого. И еще позвольте мне вам сказать, — продолжал Лилли после некоторого молчания, — что ваши героические Гербертсоны приносят обществу гораздо больше вреда, чем пользы. Эти великолепные герои по возвращении домой представляют собой весьма печальное зрелище. Единственное оправдание, какое можно найти для войны, заключается в том, чему она нас учит. Но чему же научились ваши Гербертсоны? Подумали ли вы: почему у стольких из них бывает то, что они называют предчувствием смерти? Потому что они безотчетно чувствуют, что дальше им нечем жить. У них нет героизма жизни, — только героизм смерти. Перед ними дилемма: умереть или влачить ненужную жизнь…

Лилли внезапно прервал свою взволнованную речь, отошел от Аарона и стал молча ложиться. Аарон повернулся к стене и заснул.

Когда он проснулся на следующее утро и увидел Лилли, бледного, с замкнутым и отчужденным выражением лица, он понял, что ночной разговор не прошел бесследно. В обращении с ним Лилли был вежлив, даже слишком вежлив, и это устанавливало между ними какое-то, наполненное холодом расстояние. Утренний завтрак прошел вполне мирно, но Аарон понял, что ему надо уходить. Было что-то в том, как держался Лилли, что словно указывало Аарону на дверь. Не без смущения и досады, приправленных некоторой долей молчаливого юмора над создавшимся положением, Аарон собрал свои вещи. Затем надел пальто и шляпу. Лилли сидел за своим столом, будто бы поглощенный писанием:

— Итак, — нарушил молчание Аарон, — я надеюсь, что мы все-таки еще увидимся.

— Разумеется, — ответил Лилли, вставая. — Наши пути, конечно, еще пересекутся.

— Когда вы уезжаете?

— Через несколько дней.

— Ну, так я еще забегу повидать вас перед отъездом. Хорошо?

— Отлично. Буду вас ждать.

Лилли проводил своего гостя до первых ступеней лестницы, вернулся в свою комнату и плотно закрыл за собой дверь.

XI Еще раз соляной столп

По окончании оперного сезона Аарон получил от Кирилла Скотта приглашение присоединиться к обществу молодых музыкантов, поселившихся для отдыха в деревне, на морском берегу. Аарон согласился и отлично провел там целый месяц. Молодым людям с музыкальными наклонностями и вкусами богемы нравилась роль покровителей этого флейтиста, которого они объявили замечательным музыкантом. Имея состоятельных родителей, эти юные господа могли себе позволить приятное самолюбию и не очень обременительное для кармана удовольствие — оказывать легкое и весьма непостоянное покровительство талантливым, но необеспеченным собратьям.

Но в начале сентября приятная компания рассеялась. Один из ее участников затащил флейтиста еще на несколько дней к себе в усадьбу, для услаждения гостей. Затем Аарон вернулся в Лондон.

В Лондоне он почувствовал себя несколько растерянным. Он не знал, на что решиться. Покровительство чужих молодых людей, моложе его самого, начинало тяготить его. Опостылела и постоянная подневольная работа в оркестре. Хотелось чего-то другого. Тянуло еще раз исчезнуть. Но тут подступили угрызения совести и беспокойство о семье. Ранняя, подернутая дымкой грусти осень настраивала его на идиллический лад. Он сел в поезд и поехал домой.

И вот опять, едва только спустилась темнота, он пробирался со своей флейтой под мышкой через луг, примыкающий сзади к его саду. Дойдя до садовой ограды, Аарон остановился и долго глядел на ряд задних окон своего дома, светившихся в этот вечер так же, как и в ночь последнего его пребывания тут. До него доносились благоухающие запахи осени, росистых отцветших трав и стоявшего в стогах сена. Тоска по дому сжала ему сердце. Вид знакомых мест лишил его самообладания.

Сидя под тем же навесом, он жадно рассматривал свой сад при слабом свете звездного неба. Вот два ряда турецких бобов. За ним душистый горошек. Где-то неподалеку благоухает гвоздика. Аарон с недоумением спрашивал себя, кто ухаживал за садом во время его отсутствия.

Занавеси на окнах не опущены. Восемь часов. Дети сейчас улягутся спать. Аарон все сидел под навесом. Сердце у него сильно билось, переполненное какими-то полуосознанными чувствами. В окнах мелькает фигура его жены, такая изящная и стройная. Вот она подошла к младшей девочке и подносит к ее губам чашку молока. Ребенок пьет. У него трогательное круглое личико. Волна отцовского чувства залила сердце Аарона. Его властно потянуло к примирению с прошлым, к восстановлению разрушенной семейной жизни. Сложилось мгновенное решение увидеться с женой и помириться.