Флэшмен в Большой игре - [128]

XIII

Можете сказать, что это было в моих интересах, и я не могу с вами не согласиться. Если бы я не был таким доверчивым всегда, когда имел дело с хорошенькими женщинами, то осмелюсь заметить, смог бы почувствовать неладное еще в ту самую ночь, когда Лакшмибай спасла меня от пыток Игнатьева, а позже бросилась мне на грудь в своей пропахшей духами комнате. Более хладнокровный парень на моем месте, возможно, и заметил бы, что леди слишком бурно протестовала перед палачом, и позже был бы начеку, когда она так пускала слюни от нежности в будуаре, клянясь ему в вечной любви и безоговорочно принимая предложение своего спасения. Возможно, хотя я и не уверен в этом.

Что же касается меня, то у меня не было ни малейших оснований заподозрить ее в вероломстве. В конце концов, наша предыдущая встреча закончилась неким чрезвычайно занимательным событием в павильоне, которое заставило меня предположить, что принцесса ко мне не вполне равнодушна. Во-вторых, принятие ею предложения Роуза выглядело вполне естественным и разумным. В-третьих, я сам пошел на то, чтобы попасть к ней в руки, и, в-четвертых, полумертвый от висения на дыбе, я, возможно, соображал несколько хуже обычного. И, наконец, я уверен, что если бы вы оказались на моем месте перед Лакшмибай, когда на вас так умоляюще смотрели большие блестящие глаза на темном лице, а соблазнительные груди колыхались перед самым вашим носом — готов поклясться, что вы готовы были отдать даже жизнь и были бы этому рады.

В любом случае это не имело никакого значения — если бы я даже подозревал ее, то все же был в ее власти, так что она все равно могла вытянуть из меня детали плана Роуза и сбежала бы в любом случае. А меня бы потащили за ней и могли бы прикончить в темнице Гвалиора. Заметьте, я до сих пор не уверен, насколько именно принцесса обманывала меня; одно только знаю точно — если все это было притворством, то она могла бы гордиться такой работой.

Так что уж я предпочитал Гвалиор. Это ужасное место — огромная крепость на скалах, возвышающаяся над городом, еще большим, чем Джханси, которую считали самой неприступной во всей Индии. Я могу с полной ответственностью говорить только насчет ее подземелий, которые гораздо страшнее мексиканских тюрем, если вы можете себе это представить. Я провел в них большую часть последующих двух месяцев, закупоренный в настоящем каменном мешке — бутылкообразной камере, среди собственных нечистот, а также крыс, блох и тараканов в качестве единственной компании. Исключение составлял Шер-Хан, который где-то раз в неделю приходил меня проведать, чтобы удостовериться, что я еще не умер.

Он, вместе с двумя приятелями-пуштунами, привез меня в эту крепость, исполняя приказ рани, и это была самая мучительная скачка в моей жизни. К тому времени, когда мы достигли Гвалиора, я почти потерял сознание, мотаясь в седле, потому что эти скоты и не подумали снять с меня цепи, несмотря на то что мы проскакали сотни миль. Полагаю также, что мой дух пострадал еще более моего тела, так как после всех этих ужасных испытаний я вдруг почувствовал, что мне уже все равно, жив я или умираю — просто хотелось, чтобы все это поскорее закончилось. Когда среди ночи меня привезли в Гвалиор, почти волоком втащили в крепость и швырнули в вонючую, тускло освещенную камеру, я только лежал и всхлипывал, как младенец, бормоча в бреду что-то о Мируте, Канпуре и Лакноу, про тугов, крокодилов, злобных шлюх и все такое прочее. Мог ли я себе представить, что все самое худшее мне еще предстояло испытать?

Однако не будем забегать вперед. Пока я торчал в подземельях Гвалиора, ожидая сам не зная чего, почти уверившись, что я останусь здесь до самой смерти, если раньше не сойду с ума, в драме Мятежа разыгрывались заключительные акты. Кэмпбелл навел порядок к северу от Джамны, а Роуз, овладев Джханси, двинулся на север, по пятам Тантии Топи и моего ангела-хранителя Лакшмибай, которая присоединилась к своему кузену. Роуз разбил их при Калпи и Канче и отбросил к Гвалиору, где я наслаждался прелестями местного гостеприимства. Любопытной деталью всего происходящего было то, что, пока я заживо гнил в камере, правитель Гвалиора, махараджа Сциндия, не принимал участия в мятеже и не должен был позволять использовать свои темницы для содержания пленных британских офицеров. Фактически, конечно же, он сам (или его главные советники) все время сочувствовали мятежникам, как это в конце концов и выяснилось. Поскольку после поражения при Калпи, Тантия и Лакшмибай повернули к Гвалиору и армия махараджи без единого выстрела перешла на их сторону. Так что все они собрались здесь — последние силы индийских мятежников в стенах самой мощной твердыни страны — а Роуз неумолимо приближался.

Конечно, тогда я ничего обо всем этом не знал; валяясь в своей тесной камере, с отросшей бородой и спутанными волосами, в грязных и вонючих лохмотьях мундира панди (который мне так и не удалось снять ни разу после того, как я надел его в лагере Роуза), я был одинок, словно на Северном полюсе. День шел за днем, неделя — за неделей, без малейшей весточки о том, что творится в мире, поскольку Шер-Хан едва перебрасывался со мной парой слов, несмотря на то что я приставал к нему с мольбой и угрозами всякий раз, когда его бородатая рожа показывалась у окошка в двери моей камеры. Самое страшное в таком заключении — ничего не знать об окружающем; потерять счет дням, не зная, прошел ли месяц или уже целый год, и существует ли в действительности мир за пределами тюрьмы, сомневаясь уже, не сон ли это — что я когда-то был маленьким мальчиком, играющим в полях Рагби, или уже мужчиной, гулявшим в Гайд-парке или катавшимся верхом к Альберт-Гейт, приветствуя леди, играющим в бильярд, скакавшим вслед за собаками на охоте, путешествующим по Миссисипи на колесном пароходе или смотрящим, как луна восходит над рекой Кучинг — можно было усомниться даже в том, что все это где-нибудь существует, а тогда эти мрачные стены, окружающие меня, и есть весь мир, который когда-либо существовал или будет существовать… тогда ты начинаешь постепенно сходить с ума, если только нет возможности сосредоточиться и думать о чем-то по-настоящему для тебя реальном.