Флэшмен под каблуком - [14]

людей. Признаюсь, меня не на шутку позабавило произведенное мною на него впечатление, что носит характер совершенно безобидный и естественный, поскольку замечено: Джентльмены его Типа даже более чувствительны к красоте, чем те, в чьих жилах течет чистая Европейская Кровь. Боюсь, бедный Г. был не слишком обрадован, но я не могу удержаться от мысли, что ему следует знать о равенстве обоих полов в части безобидного ухаживания, и раз уж особы, подобные миссис Л.Л., так увиваются вокруг него, несправедливо будет возражать против естественного внимания ко мне со стороны дона. К тому же их нельзя ставить на одну доску, так как дон С.А. в высшей степени наделен тактом и обхождением: он приятный, с деньгами, лишен фамильярности в обращении. Наверняка мы частенько будем встречаться с ним в Обществе этой зимой, но, обещаю, не настолько, чтобы заставить моего Драгоценного Героя слишком страдать от ревности – он ведь такой чувствительный…

[Конец выдержки. – Г. де Р.]

II

До поры, когда я вновь вспомнил о крикете, прошло восемь месяцев, но должен признать, что стой лето хоть с октября по март, мне все равно было бы некогда. Поглядел бы я, как вам удалось сочетать страстную связь с Лолой Монтес, из-за которой вы по уши вляпались в историю с Отто Бисмарком, – что и приключилось со мной той осенью – и в то же время находить свободное время для спорта! Кроме того, это был период, когда слава моя стояла в зените – после визита во дворец за Кабульской медалью – и я шел нарасхват, а Элспет, обожающая вращаться в свете, позаботилась, чтобы у меня не было ни единой свободной минуты: балы, приемы, обеды – ни малейшей возможности всерьез повеселиться. Это, конечно, здорово – быть кумиром дня, но ч-ки утомительно.

Впрочем, в отношении нашей истории не случилось почти ничего стоящего упоминания, за исключением того, что дородный дон Соломон Аслам в течение зимнего сезона стал занимать в наших делах все более значимое место. Любопытный это был субъект, право слово. Никто, даже его бывшие однокашники по Итону, не знали о нем ничего, кроме того, что это своего рода набоб с большими связями на Лиденхолл-стрит, но его хорошо принимали в обществе, где деньги и манеры решают все. И похоже, его везде держали за своего: в посольствах, модных домах, спортивных обществах, даже на политических обедах; он был на дружеской ноге как с Хаддингтоном и Стэнли по одну сторону лестницы, так и с прохвостами вроде Глухого Джима Берка и Бругама с другой. В один вечер он мог ужинать с Абердином[29], а следующий скоротать в Рошервилль-Гарденс или в «Сайдер-Селларс». А еще у него имелся невероятный дар знать все обо всем и обо всех: хотите узнать новости о бунтах против дорожных пошлин или услышать историю о вельветовых брюках Пиля – спросите Соломона; он расскажет вам последние анекдоты про Элис Лоу и про Нельсонову колонну, ему заранее все известно про скачки в Эскоте и не составит труда напеть вам в своей гостиной арию из «Богемской девушки» за несколько месяцев до того, как оперу поставят на лондонских подмостках.[30] В то же время его нельзя было назвать сплетником или болтуном: просто о чем бы ни зашел разговор, он всегда знал ответ на любой вопрос.

По идее, он должен был вызывать раздражение, но, как ни странно, ничего подобного не происходило, потому что Соломон не выпячивал себя и не красовался. Жил дон на широкую ногу, устраивал в своем доме на Брук-стрит «китайские приемы», обходившиеся ему, по слухам, в двадцать тысяч и служившие предметов для разговоров в течение нескольких последующих недель, а внешность его принадлежала к типу, которые дамы называют романтическим – достаточно напомнить про колечко в ухе, – но при этом Соломон ухитрялся выглядеть скромно и не вызывающе. Ему был присущ шарм, вынужден признать, а еще – дар втираться в доверие, выказывая к собеседнику самый оживленный интерес. Ну и, конечно, у него имелись деньги, чтобы сорить ими налево и направо.

Впрочем, он не слишком занимал мои мысли: со мной он был по-прежнему любезен и, с тех пор как я сделал вывод, что его энтузиазм по отношению к Элспет несколько поостыл, стал относиться к Соломону вполне терпимо. Она была готова флиртовать с любым существом, одетым в брюки, и даже – подозревал я – более чем флиртовать, но имелось много куда более опасных рогонаставителей, нежели наш дон. Взять, к примеру, хотя бы этого у-ка Уотни или развратного сноба Ранелага; не удивлюсь, если и юный Конингэм тоже увивался вокруг нее. Да Соломон и не выказывал склонности к распутству – у него, насколько известно, не имелось даже любовницы, и на Виндмилл-стрит и в других подобных местах я, по крайней мере, его не встречал. Еще одна причуда – он в рот не брал спиртного, вообще.

Впрочем, в качестве самой большой странности стоит отметить отношению к нему моего тестя. Несколько раз за зиму старый Моррисон покидал свое логово в Пэйсли и отправлялся на юг, чтобы обрушиться на нас и постенать по поводу расходов, и во время одного из таких визитов нам случилось пригласить на обед Соломона. Моррисон глянул на модный покрой сюртука и ньюгейтские нокеры