Флэшмен на острие удара - [108]

Полагаю, я пробыл без сознания всего несколько минут, но мне показалось, что прошли часы. Произошло вот что: как раз в тот миг, когда взлетели ракеты, в крышу го-дона попало ядро, и падающая доска заехала мне концом по голове. Первое, что я увидел, открыв глаза, был разломанный пусковой станок с лежащей поперек балкой. «Ага, ночь Гая Фокса подошла к концу», – промелькнула у меня мысль. Помимо этого сквозь дым виднелся «Михаил», уже изрядно полыхающий, но не взорвавшийся, что показалось мне странным. Кеч был целиком охвачен огнем, зато «Обручев» набирал ход; из его трубы валил дым, а колесо бешено молотило воду. На корме у него мерцал огонь, и мне подумалось, не попала ли-таки в него одна из последних ракет? «Поделом вам, русские сволочи», – пробормотал я, пытаясь подняться, но безуспешно – силы совершенно покинули меня.

Но самым странным было то, что голова моя будто отделилась от тела, и мне не удавалось сфокусировать взгляд на чем-либо. Ярость берсерка, владевшая мной минуту назад, улетучилось, и меня охватило полное спокойствие, почти дрема – не могу сказать, что ощущение было неприятным, поскольку все потеряло смысл, боль и беспокойство исчезли. Мне не хотелось ничего, только лежать вот так – ум и тело по отдельности.

Тем не менее кое что из происходящего вокруг я видел совершенно отчетливо, хотя это и не имело для меня тогда никакого значения. Среди дыма и обломков в го-доне суетится народ, Кутебар ругается почем зря, а вот дочь Ко Дали склоняется надо мной, пытаясь приподнять мою голову, распухшую, видимо, до размеров тыквы. Снаружи доносились звуки яростной схватки, и среди криков и выстрелов ухо мое выхватило звон стали – это меня не взволновало, только заинтриговало. И тут появляется Якуб. Без шлема, одна рука свисает, из глубокой раны на плече струится кровь, в здоровой руке обнаженная сабля. «Странно, – думаю, – ты же должен быть на берегу, убивать русских, какого черта ты тут делаешь?»

– Уходим, – кричит Якуб. – Уходим, к воде! – Он бросает саблю и хватает дочь Ко Дали за плечо. – Скорее, Шелк, все кончено! Они опрокинули нас! Плывите – ты и Кутебар! Веди людей к морю, Иззат! Осталось несколько секунд!

Дочь Ко Дали сказала что-то, чего я не разобрал, и Якуб покачал головой.

– Сагиб-хан и его Бессмертные задержат их, но только на пару минут. Уходи и забирай англичанина. Делай, что говорю, девушка! Да, да, я иду – разве я не сказал, что остается Сагиб-хан?

– И ты бросишь его? – голос ее казался далеким и едва слышным.

– Да, оставлю. Коканд сможет обойтись без него, но не без меня. Он это знает и я тоже. И еще: он ищет встречи со своей женой и детьми. Но скорее же, во имя Аллаха!

Отбросив сомнения, она встала, а двое парней полуволоком потащили меня к выходу из го-дона. Я настолько впал в дрему, что даже не беспокоился насчет неспособности передвигаться в таком состоянии вплавь. Но это и не потребовалось: какие-то смышленые ребята сумели отвязать лихтер, качавшийся у го-дона, и мы погрузились в него. Помню яростную перепалку между Якуб-беком и Кутебаром – последний желал остаться и принять бой вместе с Сагиб-ханом и прочими, но Якуб кое-как затолкал его в лихтер своей здоровой рукой, а потом прыгнул сам. Мне показалось, что одна из стен го-дона объята огнем, и в отблесках пламени в дверях сарая появилась плотная масса людей; среди них я вроде бы даже различил казака, размахивающего саблей, но тут кто-то спихнул меня на днище лихтера.

Кое-как они, видно, сумели оттолкнуться от берега, потому что, снова придя в себя и подтянувшись к низкому планширу, я обнаружил, что мы уже ярдах в двадцати от го-дона, и отдаляемся от пирса – надо думать, течение реки подхватило лихтер и понесло в море. Я успел окинуть взором внутренности го-дона, очень походившего на штольню шахты, с суетящимися там шахтерами, и тут по полу строения разлился ослепительный свет, делавшийся все ярче, а потом раздалось «трах-тах-тарарах» – это огонь достиг «конгривов». Мне хватило ума нырнуть за планшир, и в следующий миг все вокруг озарилось невыносимой вспышкой; но странное дело – мощного взрыва не было, только рев взрывной волны. В лихтере послышались стоны и проклятия, но когда я поднял голову, на месте, где стоял го-дон, полыхала стена пламени, а выходящая на берег часть пирса тоже занялась. Свет был такой яркий, что ничего вокруг было не различить.

Я просто лежал, прижавшись щекой к лодочной банке, и гадал, сможет ли течение унести за дистанцию выстрела прежде, чем они откроют огонь. Как хорошо и спокойно было плыть вот так, после той адской работы, проделанной в го-доне. Я по-прежнему не чувствовал ничего, кроме некоей отстраненной, мечтательной заинтересованности происходящим, и даже не старался определить, стреляют по нам или нет. Вдруг до меня дошло, что дочь Ко Дали скорчилась, облокотившись на планшир, рядом со мной, устремив взгляд за корму, и мне пришло в голову – вот отличная возможность ущипнуть красотку за зад. Он был тут как тут, привлекательно изгибаясь в каком-то футе от меня. Я ухватил его ладонью и крутанул от души, но она даже не почувствовала – или почувствовала, но не обратила внимания. Думаю, ее слишком занимало зрелище ада, разверзшегося позади нас; как и остальных, которые вытягивали шеи и ругались, по мере того, как мы дрейфовали по темной воде. Чудно, но в моей памяти отложилось, что этот дрейф и мое тисканье длились невероятно долго – я был всецело занят этими вещами, весьма, кстати, приятными. Впрочем, сохранились и обрывки других воспоминаний: далекий пожар в го-доне и на пирсе, стоны раненого, лежащего рядом со мной в нагромождении тел, разговор дочери Ко Дали с Якубом, вопли Кутебара, обещавшего сотворить нечто странное с верблюдом. Помню, как к губам моим приложили бурдюк и вкус затхлой воды заставил меня поперхнуться и закашляться. Якуб говорил, что «Михаил» сгорел целиком, зато «Обручев» ушел, так что работа наша сделана только наполовину, но лучше это, чем ничего. Кутебар же ворчал, что тем, кто развлекался на берегу, строя замки из песка, легко говорить, а вот если бы Якуб со своими бездельниками оказался в го-доне, где происходило главное, то запел бы по-другому.