Флэш без козырей - [86]

— Ну что, м’стер Арнольд, — начал он с милой улыбкой гиены, — у меня для вас хорошие вести. Да, сэ’, оч’ хорошие. Мы не собираемся вас убивать — как вам это нравится? Нет, сэ’, мы считаем, что вы недостойны этого. Вы — низкий негодяй, который воспользовался гостеприимством человека, чтобы попытаться ‘бесчестить его. Мы придумали более достойное для вас наказание, чем просто ссс-мерть. Хотите услышать, что именно?

Я хотел было зажать уши, но это было невозможно. Мандевиль ухмыльнулся и продолжал:

— Одному из моих друзей пришла в голову отличная идея. Его кузен — плантатор в Алабаме, не так далеко отсюда. Мой друг как раз едет в те края и любезно согласился взять тя с собой на тамошнюю плантацию. Тут никто не узнает, куда ты исчез, а там — никто и не спросит, откуд’ ты взялся. А знаешь, что с тобой будет после того, как ты туда добересь-ся? — он вдруг плюнул мне прямо в лицо. — Тя высекут и отправят в поле вместе с ниггерами собирать сахарный тростник! Ты и так уже загорел как мму-лат, а после того, как хорошенько прожаришься, поработав на солнцепеке, и совсем станешь похожим на ниггера. Ты будешь рабом, Арнольд, понял м’ня? Ты не умрешь, но будешь жаждать ссс-мерти. Там тя никто не найдет, уж больно уединенное это место, а если даже кто и заедет в те края — ну что ж, тя просто примут за помешанного мму-лата. Здесь тя никто не знает, и никто об те не спро-осит. И нет те спасения! Еще ни один ниггер не убегал с той плантации, ее хорошо охраняют болота и собаки. Так что будь спокоен за свою ж-жизнь. Понравится те такая жизнь, а, раб Арнольд? — он потверже уперся в землю и вдруг пнул меня со всей силы: — Получай, гнусное отродье! Не лучше ль, чтоб тя просто убили — легко и быстро, а?!

Я не верил своим ушам — должно быть, я сплю, и все это — лишь ужасный сон. Я корчился от боли и пыжился вытолкнуть кляп, пытаясь молить взглядом о милосердии, но все было бесполезно. Они лишь рассмеялись, глядя на мои усилия, а потом стянули мне ноги веревками и засунули в пыльный шкаф. Прежде чем закрыть дверцы, Люк наклонился ко мне, вновь одарил меня своей дружеской улыбкой и мягко сказал:

— Полагаю, ты славно провел время с этой девчонкой, дружище. Ну, как она, ничего? От всей души надеюсь, что да, потому что это последняя белая женщина в твоей жизни, грязный техасский ублюдок!

Я никак не мог поверить в то, что услышал, — и до сих пор нахожу это невероятным. Белые люди, цивилизованные белые люди, решились приговорить другого белого человека к тому, чтобы его увезли на мерзкую далекую плантацию, битком набитую неграми, и плетьми заставляли работать, как скотину, — но это ведь не могло быть правдой? Все, что я сделал, — это переспал с женой Мандевиля. Ну ладно, если бы я поймал мужчину, который сделал бы то же самое с Элспет, я бы, возможно, хотел бы убить его, так что вполне понимаю желание Мандевиля сделать то же самое, но как он мог обречь меня на этот ад среди чернокожих невольников? Это, должно быть такая шутка, грубая отвратительная шутка… Нет, это не может быть, правдой, просто не может!

Но так было. Не знаю, сколько я проторчал в том шкафу, но было уже темно, когда дверцы открыли и меня выволокли наружу. Они принесли мой сюртук, замотали им мою голову, а затем я ощутил холод кандалов, которыми сковали мои лодыжки. Я было попытался застонать сквозь кляп, но они грубо поволокли меня куда-то, весело хохоча и болтая, и вскоре зашвырнули на дно какой-то скрипучей телеги. Я слышал, как Люк сказал: «Хорошенько присматривай за этим ценным товаром, Том Литтл». Раздался смех, и мы затряслись куда-то во тьме.

Я извивался в своих путах, почти обезумев от всего случившегося, как вдруг сюртук стянули с моего лица и в сумраке, царящем внутри фургона, женский голос проговорил:

— Лежи смирно. Не нужно сопротивляться. Бесполезно. Поверь мне — я пыталась. Все зря. Ты должен ждать, ждать и надеяться.

Она выдернула кляп, но во рту у меня слишком пересохло, чтобы я мог говорить. Затем она положила руку мне на голову, погладила, в темноте ее голос перешел на шепот:

— Успокойся, смирись. Жди и надейся. Тише. Жди и надейся.

XI

Ее звали Касси, и думаю, что если бы не она, я сошел бы с ума в первую же ночь, в том невольничьем фургоне. Тьма, жуткая скотская вонь небольшого замкнутого пространства, в котором мы находились, и, более всего, ужас перед тем, что ждало в будущем, превратили меня в полную развалину. И пока я лежал, стоная и бормоча, она поддерживала мне голову и все говорила мягким грудным голосом, как негры, чуть нараспев, на ново-орлеанском подобии французского, напоминавшем про Аннет. Она просила меня успокоиться и не тратить силы на дурацкое трепыхание. Все верно, но именно это дурацкое трепыхание и было способом хоть как-то излить переполнявшие меня чувства. Тем не менее она все говорила, и, наконец, ей, должно быть, удалось даже усыпить меня, поскольку, когда я снова открыл глаза, повозка остановилась, и слабый солнечный свет начинал проникать сквозь щели в бортах и прорехи в крыше, несколько осветив внутренность фургона.

Первое, что я сделал, это на карачках поползал вокруг. Похоже, что нас засунули в какой-то барабан. До потолка было не более четырех футов. Я обследовал стены. Они оказались прочными. Выход, естественно, была заперт изнутри. Сбежать можно было и не надеяться. Ноги у меня были скованы — женщине удалось развязать ремень, стягивающий мне грудь, но даже если бы мне удалось выбраться наружу, что я мог бы поделать против двух вооруженных людей? Несомненно, они направлялись в Алабаму дальними дорогами и обходными путями, не оставляющими надежд на помощь, но даже если бы благодаря какому-то чуду мне удалось ускользнуть, они бы бросились в погоню и без труда поймали меня, скованного и обессиленного.