Флажок над радиатором - [4]
8
Районный элеватор находился на той самой станции, где когда-то, много лет назад, сошел с поезда демобилизованный старшина Иван Шафранов. По обе стороны шоссе, ведущего к приемному пункту, расположился большой поселок полугородского типа. Это районный центр. Справа, чуть поодаль от остальных строений, высится огороженное штакетным забором трехэтажное здание со стеклянным куполом над операционной. В эту больницу поместили Ивана Васильевича Шафранова.
Скучно в палате после веселого рокота моторов, шумного тарахтения сортировок и сочных перебранок на элеваторе с шоферами других колхозов, которые частенько норовят всякими правдами и неправдами без очереди проскочить на весы. Тут уж не зевай!
Лежит Иван Васильевич у распахнутого окна, прислушивается к дорожному шуму.
Вот, поскрипывая колесами, проехал по шоссе фургон, груженный овощами. Вот прогрохотал трактор, и Иван Васильевич, глядя в потолок, представляет, как за трактором, чуть повиливая из стороны в сторону, бежит прицепная тележка, уставленная серебристыми флягами с молоком. Потом долго на дороге стоит дремотная тишина. Только собаки где-то в поселке лениво перебрехиваются, да чей-то петух во всю свою петушиную мочь старательно горланит, приветствуя утро.
Вот опять вой мотора. МАЗ ползет. «Наверное, с кирпичом для нового маслозавода, — решает про себя Иван Васильевич. — А это трехтонка рокочет. Ишь, как культурно моторчик разговаривает. И тяжелый, видать. Никак, с зерном на элеватор. Эх, а моя-то стоит, бедняжка! И угораздило!».
Но что такое? Сигнал! Долгий, зовущий. Иван Васильевич приподнимается на локтях и видит только верхушки далекого леса.
«Да лопни мои глаза — моя!»
Иван Васильевич вытягивает шею, пробует подтянуться к спинке кровати, но тяжелая гипсовая повязка сковывает его движения.
— Сестра! Сестрица!
В дверях палаты показывается девушка в белом халате.
— Что? Что случилось?
— Дочка… Погляди в окно. Номер… Номер машины… По шоссе идет. На бортах, на бортах читай!
— Фу! Ну и напугали вы меня. Я уж думала, невесть что тут произошло.
Девушка не спеша подходит к окну и, близоруко сощурив глаза, долго смотрит вслед удаляющемуся автомобилю.
— Ну, что? Разглядела?
— Кажется, разглядела. Вам записать или так запомните, — улыбаясь, спрашивает она.
— Да говори, говори же!
— Номер машины 32-12. Только не понимаю, зачем вам это…
Но Иван Васильевич будто и не слыхал ее слов.
— Тридцать два — двенадцать… Хорошо, — шептал он, и в его глазах светилась блаженная улыбка.
Но вдруг лицо сделалось строгим, встревоженным.
— Сестрица, а за рулем… Кто за рулем, не приметила?
— Вот этого не разглядела… У вас, мне думается, температура высокая. Давайте-ка градусник поставим.
— Да нет, ни к чему это. Ты понимаешь: она…
— Кто она? Ничего не понимаю.
Сестра ставит Ивану Васильевичу термометр и дотрагивается ладонью до его покрасневшего лба.
— Э-э-эх, дочка! Ничего не знаешь, — с горечью в голосе говорит Иван Васильевич. — Машина-то моя! Я на ней езжу. Ездил то есть.
— А-а-а? Ну и что? Стоило из-за этого шум поднимать на всю больницу?
— За шум я, конечно, извиняюсь. А ты вот о чем подумай: выздоровлю я, выпишусь и уеду домой. Что же ты, сразу обо мне и забудешь?
— Так ведь вы человек! Живой человек!
— А машина, по-твоему, кусок железа? Не-ет, доченька, она мертва без человека. Но сел я за баранку — и ожила… А едешь когда… Бывает, и сам не различишь, где ты, а где машина: будто все под одно. Иной раз не успеешь подумать, а она уж исполняет, что тебе нужно: поворот ли, остановка. Вот и думай.
— Привычка.
— Не то слово «привычка». Чувство. Вот услыхал сейчас ее голос — и сердце защемило. Поняла?
— Поняла. А нога у вас не болит от этого чувства?
— Нога ни при чем. Сам повинен. Да что говорить! Иди, сестрица, ставь градусники, а то больные по ним скучают.
Иван Васильевич нахмурился, махнул рукой и опустился на подушку.
Сестра улыбнулась, взяла термометр и вышла из палаты. Когда затихли ее шаги, лицо Ивана Васильевича посветлело: «А за баранкой-то, видать, свой человек. Потому — сигнал подал. Но главное — хорошо, хоть простоя нет. Погодка-то — благодать!»
9
На элеваторе до поздней ночи кишат машины. Большие очереди скапливаются при первом рейсе. Взвесить зерно — дело минутное. Вся задержка в лаборатории. Надо определить качество зерна, его влажность. Пока нет лабораторного квитка с анализом, машину на весы не ставь. А они — все подходят и подходят. Шоферы вылазят из кабин, обмениваются приветствиями, курят, делятся последними новостями.
Митя давно уже привык к этому, и ничто его не удивляло. В ожидании квитка он поставил грузовик позади ранее пришедшего, поднял крышку капота и стал у свечей подчищать контакты. Одна из них немного «барахлила». В это время чья-то хлесткая рука с маху опустилась на его плечо.
— Здорово, шоферила!
Митя вздрогнул, поморщился и поднял голову. Перед ним стоял Колька, молоденький шофер-первогодок из их же колхозного гаража. На Кольке был старенький френч с короткими, чуть не по локоть, рукавами, старые замасленные брючишки с резинками у щиколоток и ботинки на толстой подошве. Видавшая виды кепка с пуговкой на макушке — эту пуговку шоферы называют «иждивенцем» — была лихо сдвинута на затылок.
