Флагман владивостокских крейсеров - [11]

Короче, эгоизм в самодержце живет абсолютный. Или абсолютистский.

При всем при этом Николай вполне искренне желает величия для России, через себя любимого, конечно. Он отличный семьянин. Но при этом страшно боится истерик супруги, а за ней такое начало водится с момента предыдущих несостоявшихся родов. В нашей истории, после осознания того, что чуда не произошло и ее сын гемофилик, и ему никто не в силах помочь, это стало случаться регулярно.

Теперь о политике внешней. Задолго до встречи с Безобразовым он очень интересуется Востоком вообще и Маньчжурией, Китаем и Кореей в частности. Ненавидит Японию и японцев. По сути, это его война. Откуда растут ноги? Большое путешествие, совершенное им еще в бытность цесаревичем, поселило в Николае II ложное представление о необъятности русской мощи на Дальнем Востоке, куда уже тянется Великий сибирский путь, который у нас, с английской, кстати, посылки, звался Транссибом.

Все местные перед заезжим наследником российского престола ожидаемо лебезят. Но вдруг в Японии простой самурай чуть не сносит ему катаной голову! За неуважение к порядку и спокойствию на улице. И если бы не греческий царевич, ехавший рядом с ним в другой рикше, изловчившийся тростью отвести удар меча, да не помощь обоих простолюдинов-рикш, кинувшихся на вооруженного самурая с голыми руками и не постеснявшихся скрутить его, порезом скальпа и костным рубцом на черепе Николай бы не отделался.

После покушения в Оцу, когда он был доставлен в Киото, вопреки всем тысячелетним обычаям японцев с извинениями приезжает из Токио сам их император. И тут, на глазах будущего царя, сопровождающий его генерал князь Барятинский «во имя престижа России» производит наглядную демонстрацию русского могущества и японского ничтожества: императора принимают на другой день – наследник устал-с. Предложение гостеприимства в токийском дворце холодно отклоняется: подходит русская эскадра, и на борту своего корабля сыну царя будет и удобнее, и приятнее, чем в доме повелителя страны, где не сумели оберечь его от покушения. Император Муцухито уезжает несолоно хлебавши, но взяв с Николая обещание, когда тот поправится, приехать в Токио «в знак великодушного прощения»…

В японской столице готовятся к торжественной встрече, но вместо августейшего гостя неожиданно приходит телеграмма: цесаревич уезжает. Он торопится на свидание с отцом. И догадывайся, мол, сам, что там будет дальше? А если война?

И тогда – неслыханная вещь – император телеграфирует о своем желании вторично прибыть в Киото, чтобы на прощанье хотя бы позавтракать с цесаревичем. Предложение принимается. Но, когда император снова в Киото, оказывается, что наследник не может с ним встретиться! «Врачи запретили» ему сходить на берег. И Муцухито пьет чашу стыда до дна: он поднимается на борт флагманского крейсера «Память Азова», где веселый и отлично себя чувствующий цесаревич угощает черного от унижения микадо шампанским…

Но и такого удовлетворения ему оказалось мало. Отрицательное отношение к японцам Николай сохранил на всю жизнь. Микадо, полагаю, ко всем русским – тоже. Как и все его самурайство, ведь с точки зрения бусидо тот позор, что вынужден был испытать их сюзерен, им надлежит смывать только кровью. Русской, естественно.

Короче, если японцев мы побьем, царь может запросто потребовать подписать мир с ними именно на борту «Памяти Азова». Символизм он обожает. Но это так, лирическое отступление.

На Дальнем Востоке цесаревич впервые осознал, кто он такой и какая судьба ему предназначена. Смутные планы, неоформленные мечты о распространении «славы белого царя» куда-то в азиатскую глубь роятся в его голове. Обстоятельства складываются так, что все этим смутным планам содействует. Вместе с немцами и французами Россия заставляет японцев отказаться от части плодов своей победы над Китаем. Затем по одному слову России циньцы уступают ей целую область. «Это так хорошо, что даже не верится», – кладет Николай II резолюцию на докладе Дубасова о занятии Порт-Артура…

Коротко о роли Витте. Он больше, чем кто-либо другой, первое время подталкивает Николая II если не к самой войне, то в направлении ее. Ему это было удобно и выгодно. Сам «финансовый гений» поднялся на реформировании российских железных дорог. Транссиб – великое достижение Николая, его отца и Витте. Причем во всех смыслах. Начиная с того, что Россия получила важнейшую стратегическую коммуникационную линию не только к Приморью, но и к незамерзающему порту у ворот Пекина. И заканчивая личным гешефтом Сергея Юльевича, который на этом всем дорос до министра финансов. До чего, по ходу дела, доросли его персональные счета во французских и бельгийских банках, история умалчивает. А без кредитного капитала Россия сама такой проект и в такие сроки не осилила бы. Хотя де-юре они и брались под другие цели, за дорогу платила казна.

Как известно, Великий сибирский путь строился рекордными темпами. Но когда Витте из кресла министра путей сообщения благополучно пересел в кресло министра финансов, перед ним оказался уже весь каравай. Занятый второстепенным – Дальним Востоком – царь не мешал ему и франко-еврейской банкирской клике распоряжаться главным – Россией. Но вскоре у всесильного министра финансов возникла проблема. В дальневосточных делах в частности и во влиянии на императора в общем появилась мощная противостоящая ему сила. И когда Витте спохватился, какую опасную «забаву» он поощрял, его песенка уже была спета: воодушевленный идеями князя Эспера Ухтомского Особый комитет по делам Дальнего Востока, созданный группировкой с монстрами «Священной дружины», вроде ряда дядюшек царя и графа Воронцова-Дашкова, за ширмой, и Безобразовым с Абазой и Вонлярлярским, на видимых главных ролях, вырос в страшную силу.