Фитиль для керосинки - [90]

Поликсена позволяла Веньке выбирать любые книги, когда никого не было. Потом бегло смотрела на обложку и говорила: «Запиши!» Это значило, что книгу можно взять с собой. Венька сам заполнял карточку, которая по-научному называлась формуляр, и он это знал. Или же Полина потихоньку произносила: «Читай!» что значило — читай книгу здесь, не вынося из дома. Просить и спорить было бесполезно, да Веньке это и не приходило в голову. И еще об одном он больше не вспоминал — скука. Это слово оказалось совершенно забытым где-то в далекой прошлой жизни. Если раньше Венька был очень переборчив в своем выборе книг, то теперь читал все подряд от русских классиков до Капитана Буссинера и от «Трех Мушкетеров» до «Рассказов о русском первенстве».

Часто Поликсена Ефимовна своим обычным ровным голосом звала его: «К столу пожалуйте!» Венька каждый раз испытывал неловкость, потому что знал, как бедно все живут в этой деревне, но возражать стеснялся. Они пили чай молча, сосредоточенно, будто выполняли очень важную работу, требующую большого внимания. Так проходили дни и недели. Веньке казалось, что должно что-то произойти. Это что-то произошло, просто он сам не заметил, как под влиянием прочитанных книг стал совершенно по-другому реагировать на окружающее. То, на что он раньше бы обиделся и стал кипятиться, теперь вызывало в нем сожаление к тому, кто был его обидчиком. То, мимо чего он прежде прошел бы, не обратив внимания, теперь вызывало в нем желание вмешаться, помочь каким-то образом, откликнуться. А то, что произошло с ним прежде, сегодня представлялось совершенно иначе. И все это вместе отдаляло его от прежнего мальчишки Веньки.

Неожиданно Людмила Ивановна объявила, что пора сворачиваться. Она договорилась с генералом перед отъездом, что к первому сентября прибудет домой, т. е. на дачу, чтобы та не стояла пустой, а то как раз в первые дни нового учебного года больше всего и лазают по дачам мальчишки. Оставалась еще неделя. Теперь Венька с утра до ночи торчал у Полины, чтобы прочесть побольше тех книг, которые домой не отпускались. За очередным чаем Поликсена Ефимовна сказала ему:

— Сожалею, что ты покидаешь меня. — Венька удивился ее совершенно новому голосу и молчал. — Надеюсь, Бог даст, свидимся. А ты читай. Писатель Горький правильно сказал, что книга — верный друг — этот друг не предаст, а отнять, что в голове запрятано, никому не под силу. — Она широко перекрестилась.

— Я обязательно буду вас все время помнить… и книги…

— Вот это правильно, — поддержала Поликсена, — книги помнить надо, а то зачем читать. Это, как если бы у тебя много голов было — с каждой книгой прибавляется, и все они умные и плохому не научат… — Венька удивлялся разговорчивости Полины. За все лето, она столько не говорила с ним. Она помолчала и потом, видно, сказала свое сокровенное. — Ты хоть не крещен в веру православную, но, как я вижу, безбожие не исповедуешь, а потому могу сказать тебе истинно, что еще придешь ты к вере, ибо темный человек только на Бога уповает, потому что сам обездолен и беспомощен в битие, а просвещенный понимает, что все истинное духом высоким держится. Остальное прах и тлен. — Венька почувствовал интонацию многих прочтенных им здесь, в доме, не на вынос, книг, и ему показалось, что напрасно она ему это внушает, он итак давно это знает и, конечно, согласен. Она опять помолчала и будто поставила точку. — Безбожие — есть путь в никуда. — Венька чувствовал, что отвечать ничего не надо, хотя ему очень хотелось сказать, что он согласен, согласен, но все слова казались мелкими, обычными, а говорить так, как она, он еще не научился.

Этот разговор происходил в среду, а в пятницу, когда Венька сидел на скамейке возле полининого домика и рассматривал обложку «Сонника», всю испещренную сюжетами в овальных окнах, прибежал запыхавшийся Шурка и выпалил:

— Бежим! Твоя мать приехала! — Венька встрепенулся и ответил:

— Сейчас!

— Подожди! — выглянула из дверей Поликсена. Она снова исчезла в доме, вышла через несколько минут с чем-то завернутым в газету и протянула Веньке:

— Больше мы не увидимся! — Венька хотел было протестовать, но она жестом остановила его и продолжила, — У тебя все хорошо будет… — помолчала и поправилась, — У вас все хорошо будет! — непонятно было, к кому относится это «У вас» — к нему и матери, или к нему и Шурке, стоявшему рядом, или вообще ко всем, живущим в мире. — А это потом посмотришь, сам. — Она сделала ударение на последнем слове. — Дай тебе Бог! — Она открыто и широко трижды перекрестила его, притянула к себе и поцеловала в лоб. Венька радостно спешил к маме. Он представлял уже, как они все вместе вернутся домой — отъезд был заранее намечен на послезавтра. Он напевал в такт шагам «Были сборы недолги, от Кубани до Волги…» Но когда он вошел за покосившийся черный забор, увидел маму, улыбающуюся ему со скамеечки у дома, стоящий рядом на земле его чемодан и разводящую руками Людмилу Ивановну.

— Ну, раз надо, — еще раз повторила она.

— Надо! — подтвердила мама, открыла сумочку и протянула деньги, — возьми!

— Нет! Что ты, Циля! — Обиделась Людмила Ивановна, — я не из-за денег его взяла.