Фишки нА стол! - [7]

— А может, передать дело в Комитет? Вон явная политика.

Курсанты насторожились. Лариса Николаевна оторвалась от бумаг. Пес на секунду отпустил кавказца.

Приятные надежды развеял Шпагин:

— Да какая политика, тут явная экономика! — и участковый со злостью пнул ящик с кассетами.

Лариса Николаевна снова согнулась над протоколами. Курсанты успокоились. Пес опять вцепился в задержанного. Обыск продолжался.

В кармане плаща Фотиева ретивые курсанты обнаружили удостоверение преподавателя юридического факультета — с фотографией Фотиева, но на имя Лейфера Аркадия Моисеевича.

— Собаку от комнаты пускали? — поинтересовался Кулинич у кинолога.

— Да его пока не надо пускать, — отозвался тот, — когда захочет на двор выть начнет.

— Нет, по следу убийцы пускали?

— Мы следов искать не умеем! — решительно пресек неуместные притязания инструктор. — Мы этапы сопровождаем. Вот если у вас побежит кто-нибудь, тогда будем работать. А следов тут все равно нет — вон сколько народа топталось. — И вполголоса пробурчал что-то насчет парфюмерии Ларисы Николаевны.

Когда обыск уже заканчивался, как вихрь ворвался Гринберг. Он тащил за собой слегка упиравшегося Киндера, "координатора" университетской организации "Союз демократов". Всем сотрудникам отделения Киндер был прекрасно известен, так как его не раз задерживали за распространение демократических газет. В отделении каждый конфисковывал у Киндера пару экземпляров, якобы для рапорта, и все читали свежую демократическую прессу, а Киндер наказывался экономически, поскольку его "Гражданское достоинство" стоило по два рубля за штуку. Впрочем, сейчас Михаил Яковлевич выглядел весьма плачевно. Судя по всклокоченной бороденке, сбившимся набок очкам и шлепанцам на босу ногу, достойного демократа вытащили прямо из постели.

— Вот как попираются права человека! — лекторским голосом воскликнул Гринберг, указывая на самозабвенно строчащую в протоколе Ларису Николаевну.

При этих словах пес отпустил кавказца, заворчал и оскалился. Но так не дождавшись команды, он вновь сосредоточился на задержанном.

Увидев Гринбега, Жбан мгновенно вспомнил, что его надо включить в протокол, как проживающего в комнате. Гринберг стал что-то возражать, но один из курсантов уже подал Ларисе Николаевне его паспорт.

Гринберг замолчал и лишь сильнее вцепился в Киндера.

— Между прочим, обыск можно проводить только с санкции прокурора, мучительно освобождаясь от Гринберга, выдавил Киндер.

Все дружно проигнорировали это замечание, лишь пес, не прерывая своего занятия, снова зарычал.

— А, кстати, Руслан… э-э-э… Аркадьевич, это случайно не ваши кассеты? — вежливо поинтересовался Жбан.

После мучительной внутренней борьбы Гринберг преодолел искушение присвоить дефицитный товар.

— Нет, это Пашины вещи. И косметика тоже не моя.

Выяснилось, что все интересное в комнате, включая листовки, принадлежит убитому. Где и на какие средства Фотиев покупал дефицит и что собирался с ним делать, Гринберг не знал или не хотел говорить. Впрочем, все и так догадывались об этом — спекуляция в Университете была всеобщим занятием.

— Мы считаем, что это политическое убийство! — заявил Киндер, косясь на разложенные товары. — Совместно с мировой общественностью мы будем…

Остальное он договаривал из коридора, куда его вежливо вытеснили курсанты. Отдельные слова долетали, пока Киндера не погрузили в лифт.

Опечатав комнату, все направились в дежурную часть. Пес подгонял задержанного, курсанты поддерживали Фридриха Гермогеновича, Лариса Николаевна прижимала к груди неимоверно распухшую кипу документов. Дружинники волокли косметику и кассеты, обсуждая меж собой, сколько они могут стоить и ради забавы деля сумму на размер стипендии. Шпагин уносил листовки. Злобно ворчащий Гринберг отверг предложение переночевать в КПЗ и перебрался куда-то к своим знакомым.

Ехать на лифте Жбан отказался категорически. Однако его примеру последовали не все. Кулинич и дружинники все же доверились технике времен культа личности, и это стоило им еще одного приключения. Этажом ниже в лифт залез длинноволосый небритый молодой человек с рюкзаком. Безошибочно выбрав Мишу Галкина, растиравшего огромный синяк на скуле, он доверительно обратился к нему:

— Переезжаете, что ли?

— Угу, в новую комнату заселяемся, — отозвался Миша.

— Слушай, сэр, а у вас там нельзя переночевать? Я из Питера приехал тут к пиплам, а их на "Трубе" менты повинтили.

Миша раздумывал недолго.

— Ладно, ночуй. Если хочешь, сможешь задержаться недели на две.

Кулинич тяжко вздохнул и пробурчал:

— Да не стоит, наверное. Там и так сейчас народу полно.

В отличие от дружинников, опер не любил без повода закрывать людей в камеру, ограничиваясь удалением бродяг с территории. Но Галкин был неумолим:

— Для хорошего человека ничего не жалко. Найдем место.

Лифт достиг первого этажа быстро, всего минут на пять отстав от Жбана с компанией. Когда подошли к дверям отделения, хиппи вдруг заволновался:

— Э, нет, там менты, мы туда не пойдем!

— Нет, дорогой, — ласково сказал Галкин, подхватывая хиппи под локоток, именно туда-то мы и пойдем!

— У-у, змеи! — прошипел хиппи, привычно опускаясь на скамейку в обезьяннике.