Фишки нА стол! - [17]

— А-а-а, пришел? Видел, в коридоре сидит? Это он?

— Он… — пролепетал сбитый с толку Муравьев.

— Хорошо! — следователь продолжал рыться в бумагах. — Значит так. Выйди сейчас на улицу и найди двух понятых и двух статистов для опознания. Только чтоб с московской пропиской были. Давай, по-быстрому!

— Я вообще-то опознавать его должен… — опер еще надеялся, что тут какая-то ошибка.

— Ну и что? — нимало не смутившись, отреагировал Жбан. — Мне, что ли, идти? — и развел руками, как бы демонстрируя свой внушительный зад, который, на взгляд, действительно трудно было оторвать от стула.

Идти в конце концов пришлось все-таки ему. После этого случая для Муравьева прокуратура перестала быть авторитетом.

Спустя полчаса Пчелкин понял, что экспедиция провалилась. Опознание придется проводить с теми статистами, что были. Возвращаясь в отделение, Пчелкин решительно протолкался через толпу молодых людей, куривших на лестнице. Один из них ловко вытащил бумажник опера. Муравьев укоризненно посмотрел на начинающего жулика. Бумажник вернулся на место. Пчелкин ничего не заметил.

Опознание прошло довольно гладко. К сожалению, опознал Бачиева лишь один из студентов. Другой, пряча глаза, заявил, что для него все кавказцы на одно лицо, и он не может ничего с уверенностью утверждать.

После опознания за Рустама взялся лично Хусаинов. Зампорозыску отличался располагающей к откровенности внешностью и особенно фигурой. Хотя Хусаинов никого никогда не бил и даже не угрожал побоями (скажем так — почти никогда), оказавшиеся в его кабинете люди вдруг становились удивительно словоохотливыми. Улыбка Хусаинова (все передние зубы — металлические) и его худощавая фигура (всего 150 килограмм при росте 180) почему-то производили на них огромное впечатление.

И на этот раз попавший под обаяние зампорозыску Рустам рассказал, что Фотиев как-то упомянул о своем конфликте с неким Раджаповым по поводу абитуры. Вроде бы, на этой почве он кого-то не то кинул, не то подставил.

Насчет абитуры же приходил в комнату Фотиева и тот громила с тесаком, которого с трудом повязали в ночь убийства. Он уже получил свой год за незаконное ношение холодного оружия (доказать нападение на сотрудника милиции не удалось, поскольку телесные повреждения наличествовали только на задержанном) и уехал в "дом родной". Но фамилия его была не Раджапов. И ничего другого о фотиевских делах из него вытрясти не удалось. Если на почве вступительных экзаменов у Фотиева случился один конфликт, то логично предположить, что могли быть и другие.

Понимая, что доказательств недостаточно, чтобы сделать его хотя бы подозреваемым, но понимая и то, что при необходимости их изыщут, Рустам с готовность закладывал фотиевские связи, но, тем не менее, категорически отказывался от убийства. Он даже признал конфликт с Фотиевым. Но на время убийства Бачиев располагал железным алиби — весь вечер он провел в комнате милиции на станции "Арбатская".

Рустам не без оснований главной достопримечательностью Москвы считал хорошеньких и любвеобильных русских девушек. Благодаря то ли тугому кошельку, то ли каким другим столь же выдающимся достоинствам, девушки частенько отвечали Рустаму взаимностью. Однако в тот вечер случился Облом (именно так, с большой буквы). Увидев в метро очередную волнующую сердце красавицу, Рустам по обыкновению начал знакомство незамысловато — встав у нее на пути с обаятельной улыбкой. Дальнейшие события запомнились самому Бачиеву лишь страшной резью в глазах и болью в паху, а в официальных документах поста милиции были отражены как "нападение на младшего лейтенанта КГБ Садомцеву" и "ненадлежащее несение службы нарядом ППС по охране метрополитена". После продолжавшейся всю ночь беседы Рустам покинул гостеприимную станцию "Арбатская", лишившись всех своих карманных денег и значительной части обаяния. Однако приобрел неопровержимое алиби, в чем теперь с гордостью признавался.

Версия "Бачиев" медленно угасала. Хусаинов поручил сыщикам вплотную заняться абитурой.

Глава 3

С бланкового не заходи

3-я заповедь "козла"

Тем временем участковый Шпагин, которому было поручено отработать "женскую линию" Фотиева работал в поте лица, стараясь спихнуть с себя это поручение. Для начала он надел форму и посетил деканат и учебную часть биофака, где, судя по записи в блокноте убитого, училась фотиевская подружка. Факультет, к несчастью, находился на его участке, так что эту часть работы свалить все равно было не на кого.

Административные работники (а особенно работницы) Университета то ли потому, что относились в основном к старшему поколению, то ли потому, что постоянно были окружены студентами — народом беззаботным и недисциплинированным — всегда испытывали почтение к представителям власти. Современные нравы в студенческой среде, помноженные на демократизацию, вызывали у них раздражение, что оборачивалось хорошими отношениями с участковым, в лице которого они видели желанный "порядок". Чтобы эффективно пользоваться таким отношением, для всех контактов с администрацией Шпагин старался надевать форму. Пользуясь хорошим расположением, он быстро, без лишних формальностей выяснил, что интересующая его студентка — Дрожжина Екатерина Ивановна, из города Щелково Московской области, недавно отчислилась по собственному желанию и уехала домой. О причине этого поступка в официальных бумагах ничего не было, но инспекторша курса повторила участковому приблизительно то же, о чем ходили слухи в общежитии: что студентка эта забеременела от Фотиева, а тот со скандалом отказался на ней жениться. Переписав установочные данные из личного дела Дрожжиной, участковый отправился беседовать со студентами, знавшими ее.