Финская руна - [17]

Когда Викторов прочихался и пыль, наконец, после поднятой пыльной бури уехавшей попутки, подкинувшей его сюда, улеглась, его опасения от переосмысления увиденного им из кузова грузовичка по дороге, переросли в железобетонную уверенность.

Он, растерявшись, почему-то даже не подумал о том, чтобы заговорить с водителем и прояснись для себя ситуацию хотя бы в общих чертах. На задворках сознания теплилась надежда, что его сейчас встретят, чуть ли не с оркестром, и все кончится, как страшный сон. Но никто не спешил выходить Славке навстречу и затем с ухмылкой поздравлять с более чем удавшимся розыгрышем. Он, как перст, стоял посреди улицы, застроенной одно- и двухэтажными деревянными домами. По тротуарам спешили редкие прохожие, одетые по минималистско-простой моде тридцатых, и особого любопытства к Викторову не проявляли.

Викторов в ужасе озирался, как ребенок, попавший впервые в зоопарк. Плакаты с Вождем, старинные громкоговорители, древний транспорт, знакомые с детства улицы, ставшие практически неузнаваемыми — все это поставило перед ним однозначную задачу: как в этом чертовом прошлом выжить? Из урны рядом с сельсоветом, рядом около которого его высадили, Славка нашел смятую газету и по дате определил, что сейчас ориентировочно конец августа, начало сентября 1939.

Еще держась за клеванты на стропах парашюта, Викторов удивился несоответствием находящейся внизу местности с его представлениями. Он все списал на призрачный, обманывающий свет луны. В весьма приподнятом настроении он приземлился, собрал парашют, и даже напевая что-то из репертуара любимой рок-группы, двинулся на обусловленный перекресток. Само место встречи с карелом-водителем, показалось ему смутно знакомым, но и тут Славка не придал этому большого значения. А вот когда грузовик тронулся, и поехал, да как намотал на кардан два десятка кэмэ по до боли знакомым, но столь необратимо изменившимся местам, то тут Викторов чуть было сперва не спрыгнул за борт трехосника на полном ходу. Единственное, что не дало ему пасть духом — это небывало высокий уровень хорошего настроения, благоприобретенный им этой ночью в результате глубокого эмоционального и бурного и эндорфинового всплеска. Что явилось как закономерное следствие весьма романтичного и экстравагантного поступка — ночного прыжка с парашютом в свете луны.

«Но, черт побери!» — молча, у себя в душе, рвал и метал Славка, пора разворачивал грязный и терпко пахнущий селедкой кусок газеты. — «Чертовы реконструкторы!»

В результате их баловства и откровенного разгильдяйства- Славкина злая судьба закинула в тридцать девятый, предвоенный год. В именно тот поворотный, знаменательный и столь богатый на войны, год предожидания великих дел и свершений, горя и боли для большей части человечества. Викторов понимал, что крепко влип — и это читалось без вариантов. Его, конечно, весьма порадовало, если тут вообще подходит это слово, что не выкинуло на Курскую дугу, или в стандартное для попаданца в прошлое — страшное и беспощадное 22 июня всем известного года.

В найденном номере ПРАВДЫ от 24 августа 1939 все важные новости укладывались в две строчки: «Заключение договора между СССР и Германией является несомненно фактом крупнейшего международного значения».

Все, приплыли.

Славке в памяти почему-то тут же вспомнилось, что через месяц с небольшим, в лице Молотова и Риббентропа будет подписан Германо-Советский Договор о дружбе и границе. Договор, о котором не принято вспоминать ни под каким соусом, из-за которого обе страны огульно зачислят в союзницы. Узнал это Слава случайно, из-за фильма «Брестская Крепость». Ему показалась неправильной и странной оговорка в устах особиста из этой киноленты, где Германия называлась союзницей, и он полез докапываться до правды в интернет. Нашел, на свою голову. И понимай, как хочешь.

«Политика — весьма грязная штука», — раздраженно подумал Викторов. — «Причем, если верить дате на газете, еще действительно начало сентября и наши еще не отбили обратно западную Белоруссию и Украину, достаточно просто вякнуть об этом договоре, чтобы гарантировано получить жесткие нары до 1953-го года включительно. Если вообще не кокнут. Ё-маё, но что мне сейчас делать?! Не стоять же на улице?».

У Викторова, продукта современной эпохи, конечно, присутствовал определенный если не навык, то скорее опыт переосмысления человечеством возможности провала в прошлое. Смотрел он пару нравоучительных фильмов, читал пяток бодрых книжек про эти самые «попадания». Там сценарий развивался примерно стандартно: да, война, да, сначала тяжко — но тут как себя поставишь, через пару глав либо виновники заброса проявится, либо, если не найдут героя, еще через пару глав, «киндзмараули» ему САМ подливать в стакан будет, в ответ получая покровительственные похлопывания по плечу от всезнайки из будущего. Ну-ну.

Слава определенно имел мнение — что все описанное в этих развлекательных книгах и патриотических фильмах — как сценарий к действию ему лично принимать нельзя. Потому что какую пользу он может принести, кроме сбивчивого рассказа содержащий весьма общие знания о будущем? Не обладая, на первый взгляд, особыми техническими навыками и знаниями, могущими переломить ход истории? Современник, попавший в прошлое, может выжить только в одном случае: обязательно имея навык диверсанта выйти на небольшой партизанский отряд, причем после симулированной контузии. Либо действуя как одиночка, или с группой таких же, как он «попаданцев». И тут уже все зависит от актива «добрых дел», пока группа или одиночка не попадет контрразведке на глаза. В остальных же случаях незнание языка и конъюнктуры, то есть оборотов речи, и прочих жизненных реалий — обернется провалом и разоблачением как шпиона, с десятком вариантов государственной принадлежности, иногда в совокупности, на выбор следователя. Послезнание госсекретов высшего уровня доступа, в реалиях параноидальной подозрительности коммунистического общества конца тридцатых, однозначно ставило точку, причем довольно мучительным способом, в жизни «всезнайки». Надо вывернуться мехом наружу, для мало того чтобы ухитриться выжить в тех реалиях, да еще и выйти на уровень высшего руководства страны, хотя бы с работающими почками и целыми зубами. Слава подозревал, что не с его счастьем замахиваться на подобное.