Она поедет в Индию! Решено: она закроет дом в Прайорс-Кове и отправится в Бомбей пароходом из Лондона; мать она возьмет с собой, разумеется, если та не будет против.
На следующее утро Беренис позвонила доктору Джеймсу: ей хотелось узнать, как он отнесется к ее решению; услыхав, что она намерена поехать в Индию поучиться, Джеймс, к немалому удивлению Беренис, очень одобрил этот план. Он и сам давно уже мечтал о чем-нибудь в этом роде, да только дела не позволяют – к сожалению, он не волен распоряжаться своим временем, как Беренис. А она сможет отдохнуть там от пережитого, ей сейчас будет очень полезна смена впечатлений. У него были пациенты, которые по разным личным или общественным причинам страдали тяжелым нервным расстройством; он направлял их к одному индусу – свами, жившему тогда в Нью-Йорке, – и через некоторое время это уже были совсем здоровые люди. Должно быть, пытаясь охватить мыслью необъятный мир, человек забывает о своем ограниченном «я», – люди нервные при этом забывают о собственных бедах и, следовательно, выздоравливают.
Одобрение доктора Джеймса утвердило Беренис в ее намерении, и, распорядившись на время своего отсутствия насчет дома на Парк-авеню, она выехала из Нью-Йорка в Лондон.
После смерти Фрэнка Алджернона Каупервуда широкую публику прежде всего интересовало его состояние: сколько миллионов оставил покойный, кто наследники, много ли каждый из них получит? До того как завещание было передано на официальное утверждение, говорили, будто Эйлин получает какую-то совсем ничтожную сумму, большая же часть имущества переходит к двум детям Каупервуда; поговаривали также, будто он щедро одарил своих лондонских друзей и приятельниц.
Не прошло и недели после смерти Каупервуда, как Эйлин отказалась от услуг его адвоката и уполномочила некоего Чарльза Дэя единолично охранять ее законные интересы.
В завещании, переданном через пять недель после смерти Каупервуда на утверждение в верховный суд округа Кук, оказался перечень лиц и учреждений, получавших в дар различные суммы: по две тысячи долларов было оставлено каждому из его слуг, пятьдесят тысяч долларов – Альберту Джемисону, сто тысяч долларов – обсерватории имени Фрэнка А. Каупервуда, которую он подарил Чикагскому университету десять лет назад. Всего в списке было десять лиц и учреждений; в это же число входили и двое детей покойного; общая сумма, оставленная этим лицам и учреждениям, составляла около полумиллиона долларов.
Эйлин обеспечивалась за счет дохода с остального имущества. После ее смерти картинная галерея – коллекция живописи и скульптуры, оцененная в три миллиона долларов, – должна была перейти в собственность города Нью-Йорка, дабы служить людям для удовольствия и расширения познаний. В распоряжение попечителей было оставлено семьсот пятьдесят тысяч долларов на содержание галереи. Кроме того, Каупервуд завещал купить участок земли в Бронксе и построить там больницу, стоимость сооружения которой не должна была превышать восьмисот тысяч долларов. Остальной недвижимостью – часть дохода с нее предназначалась на содержание больницы – распоряжаться должны были назначенные в этих целях душеприказчики: Эйлин, доктор Джеймс и Альберт Джемисон. Больнице, по воле покойного, надлежало присвоить его имя и принимать в нее всех больных, независимо от расы, цвета кожи и вероисповедания. Тех, у кого нет средств платить за лечение, следует лечить бесплатно.
Эйлин – теперь, когда Каупервуда не стало, – вдруг расчувствовалась: она свято выполнит его последнюю волю, все его желания и прежде всего займется больницей. Перед репортерами газет Эйлин подробно излагала свои планы: в частности, она построит приют для выздоравливающих – такой, чтобы в нем не чувствовалось казенной, больничной атмосферы. В одном из интервью она под конец заявила:
– Я приложу все силы, чтобы выполнить пожелания моего мужа, и поставлю целью своей жизни построить эту больницу.
Только одно не учел Каупервуд – механику работы американских судов, всех, от мала до велика, – не учел, как они вершат правосудие или нарушают его, как долго американские юристы способны затягивать решение дел в любой судебной инстанции.
Первым ударом по состоянию Каупервуда было решение Верховного суда США, признавшего каупервудовский концерн – Чикагскую объединенную транспортную компанию – недееспособным. Четыре с половиной миллиона долларов, вложенных Каупервудом в акции принадлежавшей ему Единой транспортной, были обеспечены этим концерном. Теперь нужны были годы судебной волокиты, чтобы установить не только стоимость акций, но и их владельца. Это было выше сил и понимания Эйлин, и она тотчас отстранилась от обязанностей душеприказчицы, переложив все заботы на Джемисона. И вот прошло почти два года, а дело не сдвинулось с мертвой точки. Тут началась паника 1907 года, и Джемисон, не поставив в известность ни суд, ни Эйлин, ни ее поверенного, передал спорные акции в комиссию по реорганизации концерна.
– Продавать эти акции бессмысленно, они теперь ничего не стоят, – объяснял Джемисон. – А комиссия по реорганизации, возможно, как-нибудь и ухитрится спасти Единую транспортную.
