Финальный аккорд - [67]

– А, американский шпион, который сбежал, – сказал он, когда увидел меня. – У меня отличная память на лица.

Я хотел ударить его.

– Где Карл? – потребовал я. – Что произошло с вашим сыном?

Его лицо побагровело.

– У меня нет сына, – вызывающе прошипел он на немецком, а потом плюнул мне в лицо. – Трусливый мальчик по имени Карл, должно быть, нагулянный, ибо не может быть, чтобы он был от меня. Он был такой же свиньей, как и ты.

– Где он? – снова спросил я, сдерживая себя изо всех сил.

Оскар лукаво улыбнулся, как мог бы любой другой человек, а потом нервно засмеялся и сказал:

– Наверное, прячется, как и положено трусу, каковым он и является. – Он сделал паузу и плюнул мне в ноги. – Оставь меня. Я устал разговаривать со свиньей.

Позже вечером я наткнулся на Элизабет Рихтер. Она помогала нескольким маленьким детям, которые потеряли своих родителей. Элизабет питалась лучше, чем большинство заключенных. Ее отправили убираться в доме одной семьи в городе Маутхаузен, где, находясь под менее строгим надзором, у нее была возможность каждый день поддерживать свои силы, доедая объедки за хозяевами.

Когда она увидела меня, то слегка улыбнулась.

– Вы сделали это, – прошептала она. – Слава Богу, что вы сделали это!

Прошло почти четыре месяца, когда я последний раз видел Элизабет в лагере, но чувство вины за то, что случилось с ней и ее семьей из-за моих действий, было таким же свежим и реальным, как в тот день, когда я видел, как Оскар утопил Арлу и Алоизу. Увидев ее, я…

Дедушка становился все более зажатым. Раньше я его таким не видел. Я не мог рассмотреть его лица, но я слышал слезы в его голосе и предположил, что его щеки становятся влажными.

– Я… разрыдался. Я сказал:

– Мне так жаль, Элизабет! Если бы не я, для вас все могло бы сложиться совсем по-другому. Простите… я ужасно сожалею.

Она отошла на несколько шагов от детей и приложила палец к губам.

– Тссс, – тихо сказала она. – Вам не стоит извиняться за то, что вам неподвластно.

– Но я привел их прямо к вам. Это была моя вина! Я клянусь, впрочем, если бы я знал, что подвергаю вас опасности…

Она сочувственно улыбнулась.

– Если вы настаиваете на своей вине, то я вижу только один выход.

Я спросил, что она имеет в виду, и она сказала:

– Это.

Элизабет выпрямилась и максимально мягким голосом произнесла:

– Я прощаю вас.

Теперь дедушка плакал без тени смущения. Я ясно представил, как слезы катятся по складкам и морщинам его много повидавшего лица и капают на деревянную коробку, стоявшую у его ног.

– Я прощаю вас, – повторил он с еще большим усилием. – До сегодняшнего дня, – сказал он, выговаривая каждое слово с особой тщательностью, словно приказывая мне сосредоточиться, – эти слова остаются для меня, несомненно, самыми дорогими в моей жизни. По большому счету, я думаю, что они спасли мне жизнь так же, как это сделал Карл.

На следующее утро после завтрака меня позвали в барак, где находились задержанные немецкие солдаты. Дежурный офицер сообщил, что Оскар хочет со мной разговаривать.

– Ага, шпион возвращается, – сказал он, когда я вошел в барак.

– Что вам надо? – огрызнулся я, стараясь не встречаться с его злобным взглядом.

– Просто быть услышанным, мой юный американский друг, – произнес он.

Я сказал, что мы кто угодно, только не друзья.

– Нет? – спросил он. – Но вы были другом Карла, не так ли?

Я ответил, что я был и горжусь этим.

– Хорошо, – сказал он. – Тогда вам понравится то, что я сейчас скажу. Лежа в постели прошлой ночью, я обдумывал наш разговор и понял, что мне следовало вчера быть более откровенным. Из всех остальных вы более всего заслуживаете узнать, что стало с Карлом.

– В связи с чем такая внутренняя перемена? – уточнил я.

Он снова усмехнулся. Меня тошнило от этого ужасного смеха.

– Ну, скажем, просто из-за профессиональной этики, устраивает? Однажды утром мы обнаружили Карла, который прятался в какой-то лачуге в одном нижнем белье. Я думаю, вы знаете, какое это было утро, не так ли? Он помог тебе сбежать. Он даже не отрицал. В качестве наказания за измену мы привели его и всех остальных заключенных из твоего барака на самый высокий край карьера.

Слова деда тонули в его личных переживаниях. Он опустил голову и плакал до тех пор, пока слезы не перестали течь. Затем он продолжил с того места, где остановился.

– Я сказал ему, – грубым голосом сказал дедушка, имитируя голос бывшего тюремщика, – если он расстреляет других заключенных, то я сохраню ему жизнь, а если прыгнет с обрыва по собственному желанию, то остальные будут жить. Я знал, что он был слишком слабым человеком, чтобы сделать больно заключенным. В этом не было никаких сомнений. Он прыгнул. Глупая свинья, даже не визжал, когда летел вниз.

Теперь уже я вытирал лицо от слез. Я играл на гитаре героя, сколько себя помню, и ничего не знал про это.

– Солдаты, которые были со мной, не говорили по-немецки, – объяснил мой дед, еще раз своим неподражаемым ласковым голосом, – поэтому они не имели ни малейшего представления о том, кто такой Оскар. Они спросили, все ли у меня в порядке, и я утвердительно кивнул.

– А что с остальными заключенными? – уточнил дед у Оскара. – Какова их судьба?