Философское мировоззрение Гёте - [37]

определения, и, как таковые, они должны не предварять опыт, а истолковывать его. Исследователь, начинающий с разделения, не может добиться никакого соединения. «Основным, — говорит Гёте, — о чем при исключительном применении анализа, по-видимому, не думают, является то, что всякий анализ предполагает синтез… Поэтому аналитику грозит большая опасность, когда он применяет свой метод там, где нет никакого синтеза. Тогда его труд будет совершенно тождествен стараниям Данаид». Рефлексия, присваивающая себе право первенства, сначала искажает мир и потом познает искаженный мир. Ей противостоит крайность сугубо эмпиристического подхода, гипертрофирующего чувственное созерцание и считающего понятие отвлеченным выводком из пестроты единичных признаков. Гёте точно формулирует антитезу рационализм — эмпиризм в следующих словах: «Все попытки решить проблему природы являются, по сути дела, конфликтами мыслительной способности с созерцанием».

Именно такой конфликт лежит в основании спора Гёте с Ньютоном о природе цвета. В лице великого англичанина Гёте столкнулся с мощным идолом отвлеченности, нарастающей, как снежный ком, и грозящей завалить все участки наук о природе. Спору суждено было длиться десятилетия; характерно в нем то, что здесь нам явлена единственная грань, изображающая разъяренного Гёте. Здесь он все что угодно, но только не гипсовый классик филологов и культур-потребителей; Гёте — исследователь цвета, отдавший 40 лет жизни на вынашивание своего учения, — жуткая вспышка страсти, настоящий громовержец, сотрясающий небеса умственных пространств; здесь он — не грек, здесь он — воистину германец, в полный рост являющий страхи и ужасы северогерманской мифологии. Если когда-нибудь будут писать драму идей на манер мифов, то полемика Гёте с Ньютоном займет в ней одно из самых потрясающих мест. Гнев германца — вполне законен; в его жизни ему доводилось встречать врагов, вроде берлинского критика Николаи (автора памфлета «Радости молодого Вертера» и Проктофантасмиста из романтической Вальпургиевой ночи), но такого еще не было никогда: весь цех математической физики ополчился на него. Сомнений быть не могло: он попал в точку и остался один против легиона.

Сейчас историки науки, почитающие идола бесстрастности за высший образец объективности, все еще утешаются общими словечками о «пристрастных тенденциях Гёте», его «несправедливых выпадах в адрес Ньютона» и т. п. Гёте действительно не пощадил Ньютона. В Ньютоне увидел он насильника, посягающего на любимейшее дитя его. Шутка ли сказать: когда в октябре 1806 г. после сражения под Иеной возникла опасность потерять все — французские солдаты высадили прикладами дверь Гёте и угрожали его жизни, — он позаботился не о спасении стихов, дневников н прочих бумаг, но бумаг с учением о цвете. «Все, что я сделал как поэт, отнюдь не наполняет меня особой гордостью. Прекрасные поэты жили одновременно со мной, еще лучшие жили до меня и, конечно, будут жить после меня. Но что я в мой век являюсь единственным, кому известна правда в трудной науке о цвете, — этому я не могу не придавать значения, это дает мне сознание превосходства над многими». Злым волшебником видится ему Ньютон — «Бал-Исаак», так он назвал его, — похитивший «семицветную принцессу» и заточивший ее — это «восьмое чудо света» — в холод и мрак математических формул, охраняемых дружным кланом физиков всего света[20]. Его тактика: «никакой затяжной осады или сомнительной вражды; крепость должна быть запросто снесена, дабы солнце проникло, наконец, в это ветхое прибежище крыс и сов». Френолог Галль определил однажды череп Гёте как череп народного трибуна. Есть, поистине, нечто захватывающе мужицкое в яростной позе Гёте, которую Рихард Фриденталь сравнивает с позой Лютера, топчущего ногой папскую буллу: «И если столь многие черти в аудиториях и книжных лавках ополчились против меня в пользу ложного учения… то вам не следует удерживать меня от громогласного признания в том, что я однажды сочел за правду… Какого черта сто́ит вся эта свобода прессы, о которой нынче кричит и воздыхает каждый проходимец, если я не могу сказать, что Ньютон обманулся сам в юности и употребил всю свою жизнь на то, чтобы распространять этот обман».

В чем же, по Гёте, обман? Позиция Ньютона вскрыта им с предельной ясностью. «Сначала он находит свою теорию, слишком поспешно убеждается в ней, прежде чем ему станет ясным, какие трудные искусные приемы потребуются, чтобы подтвердить на опыте свою гипотетическую точку зрения. Но он уже официально высказал ее и теперь использует все возможности своего ума, чтобы доказать свой тезис, причем он с невероятной смелостью утверждает миру прямо в лицо самое абсурдное как доказанную истину». В основе учения Ньютона лежит мысль о комбинированной природе света, заключающего в себе отдельные цвета. С помощью призмы, разлагающей свет, можно, согласно Ньютону, вывести мир красок. Гёте кладет в основу своего учения непосредственное созерцание цвета, являющее ему опытное происхождение колорита из соприкосновения света и тьмы. Разность установок очевидна. Оба исследователя принципиально расходятся уже в самом начале пути. Область Ньютона — абстрагированная краска; область Гёте — живой колорит. Гёте берет цвет во всем комплексе его проявлений, вплоть до чувственно-морального воздействия. Ньютона интересуют математически-количественные характеристики краски. Ньютон мыслит цвет как вещь. Гёте рассматривает его как