Философская традиция во Франции. Классический век и его самосознание - [9]

«…Историк, – заметил однажды А. Койре, – всегда должен принимать в расчет мнение современников, даже если потомство отвергло их суждение»[33]. Общеизвестно, что мыслитель, весьма популярный и значимый для своего времени, по прошествии лет может оказаться в забвении; потомки могут счесть его незначительным и пустым, хотя в свою эпоху он представлялся светочем разума. И наоборот, автор, почти незамеченный своими современниками, для потомков может оказаться опередившим свое время гением и провозвестником нового века. Дело в том, что во французской философии, как и во всякой другой, всегда существовало то, что с определенной степенью упрощения можно назвать модой. На этом сходятся едва ли не все исследователи галльской мысли. Так, Р. Перну в своей книге об Абеляре писала:

У каждой эпохи есть свой «конек» – излюбленное увлечение, излюбленная тема дискуссий. В наше время великим человеком может считаться тот, кто осуществляет исследование в сфере генетики или в области атомной энергии, но всего лишь несколько лет назад мощный поток увлекал множество молодых людей к идеям экзистенциализма, и живейший интерес заставлял их вести споры по поводу бытия и небытия, сущности и существования. Можно смело утверждать, что во все времена движение человеческой мысли обретало некое доминирующее, главное направление, которое было способно оказать огромное воздействие на целое поколение, и в этом XII в. ничем не отличался от XX в.[34]

Проследить такие доминирующие направления в истории французской философии было бы чрезвычайно интересно, и мы постараемся это сделать в настоящей работе. Но не менее интересно попытаться взглянуть на историю самосознания той философии, что стоит за всякой интеллектуальной модой. И вместе с тем, помимо моды, придающей скоропреходящий блеск фигуре, по тем или иным причинам привлекшей внимание своих современников, существует еще благородная патина старины, придающая достоинство тем, кто при жизни отнюдь не блистал. «Время, – заметил Вольтер, – которое одно только создает людям славу, в конце концов делает почтенными даже их недостатки»[35]. Так думал не один Вольтер. Его друг Кондильяк говорил, что у этого процесса есть и оборотная сторона: «…философские взгляды подвержены той же участи, что и явления моды: новизна вызывает увлечения ими, время же ввергает их в пучину забвения; можно было бы сказать, что большая или меньшая давность взглядов является мерой их власти над умами»[36].

Вопрос о моде мы затронули еще и потому, что, в силу избранного предмета исследования, нам придется зачастую пренебрегать как прежней, так и нынешней модой. Ведь позитивистская установка требует от нас фиксировать лишь то, что действительно было сказано, а не придавать то или иное значение тому, что было понято или расслышано в том или ином смысле post factum. Поэтому одни фигуры будут отходить в тень, а другие, напротив, выступать на свет. К примеру, чрезвычайно важная для всего французского Просвещения фигура Шарля Луи Монтескьё у нас не получит освещения, пропорционального ее значимости для историко-философского процесса в целом. А фигура Пьера Гассенди, напротив, окажется для нас едва ли не столь же важной, какой она представлялась в XVII в., несмотря на то, что теперь этого автора принято отодвигать в тень.

Оборотной стороной медали является традиция – устойчивое воспроизводство доктрин или идей, освященное именем-эпонимом этих доктрин и многолетним их повторением. Традиция может воспроизводить все что угодно; способствуя сохранению и передаче плодотворных идей, она может выступать препятствием на пути прогресса и упорно сохранять самые нелепые заблуждения. И недаром тот же желчный Кондильяк замечал, что «предрассудки господствуют среди всех народов; подражание освящает их из поколения в поколение, и даже история философии часто являет собой лишь цепь заблуждений, в которые впадали из-за них философы»[37]. Действительно, обратившись к истории французской философии, мы сразу же увидим давление схоластической традиции и почувствуем ее веками копившуюся мощь. Но, по счастью, история философии содержит не только воспроизводство предрассудков, но и еще и борьбу с ними, что и делает ее изучение занятием увлекательным.

П. Шоню предложил считать началом классической Европы «неустойчивое и противоречивое плато мировой конъюнктуры между циклическими кризисами 1620 и 1640 гг.»[38]. Принимая этот взгляд на историю новой Европы, мы принимаем идею Ф. Броделя об «этажах» истории. Другими словами, историческое развитие должно представать нам не в виде спирали, а в виде лестницы, всякая ступень которой представляет собой более или менее однородное состояние, растянутое в хронологическом направлении.

Историческая спираль – не более чем образ, принятый диалектикой более позднего времени ради удобства проецирования собственных теорий на исторический процесс, понимаемый сугубо телеологически. В реальности история движется неравномерно, с остановками и отступлениями. Кроме того, в разных краях и на разных общественных уровнях история может двигаться с разной скоростью. Громкие революции в общественном сознании, грохот рушащихся тысячелетних доктрин, страсти, кипящие на парижских улицах, могут быть совершенно не слышны в деревушках, спрятавшихся в складках Пиренеев или уместившихся на кромке океанского прибоя. Столетия Ренессанса и Просвещения обошли стороной античный уклад селений Лангедока. А то, что их жители не занимались ни философией, ни математикой, не устраняет их из истории.