Философия одиночества - [13]

Только слова Бога, собирающие всех верных в «одно Тело», способны выразить тайну нашего одиночества и нашего единства во Христе. Только они способны указать нам путь во мрак и дать нам хоть немного света. Правда, при этом они теряют форму слов и становятся неизреченным биением Сердца в сердцевине нашего бытия («Заметки о философии одиночества». Ч 1, пар. 3).

Мертон стремился к внутреннему одиночеству, чтобы в его жизни всё решалось по велению «Сердца в сердцевине нашего бытия». Он понимал, что рискует, но ощущал в себе призвание рисковать:

Мука почти безграничного риска и образует суть этого призвания [к одиночеству]... Как часто мы стремимся любой ценой увести его подальше от того, что нам кажется краем пропасти. Впрочем, он действительно стоит на краю пропасти. Только он призван безопасно перешагнуть через неё, ибо, в конце концов, пропасть – это всего лишь он сам. Винить его в этом нельзя, потому что его одинокое и пустое сердце вмещает одиночество ещё более непостижимое. На самом деле человеческое одиночество – это одиночество Бога («Заметки о философии одиночества». Ч. 2, пар. 1, 9).

Несомненно, будучи воспитан на правиле св. Бенедикта, Мертон знал, как важно и ценно послушание аббату и монастырю. Но знал он и то, как опасно стеснять чью-то свободу. В наши дни люди подавлены обществом, его ожиданиями и риторикой.

Человек, находящийся во власти того, что я назвал «общественным образом», подмечает и взращивает в себе только то, что предписано обществом, как полезное и похвальное для его членов. Соответственно и осуждает он (обычно в других) только то, что осуждает общество. Он тешит себя надеждой, что «думает сам», но его мысль – не более чем игра: он прячет подальше собственный опыт и использует слова, лозунги и понятия, которые ему навязали. А точнее, общественные штампы незаметно, прорастают в нём как семена, выдавая себя за его собственный «живой опыт». («Заметки о философии одиночества». Ч. 2, пар. 2).

Хотя Мертон и критиковал общество, равнодушным к нему он не был. Свидетельством тому – происшедшее с ним в 1958 г. в Луивиле: он вдруг увидел проходивших мимо него людей во свете Премудрости. О своём тогдашнем опыте он писал: меня «внезапно переполнила любовь ко всем этим людям. Я понял, что принадлежу им, а они – мне; что, хотя мы все мы очень разные, мы не замкнуты каждый в себе и не чужие друг другу». Он считал, что в тот момент «пробудился от сна – от сна отделённости, „особого” призвания. Моё призвание не делает меня особым. Я остаюсь одним из рода человеческого – есть ли на свете судьба счастливее этой? Ведь и Слово стало плотью, разделив судьбу человека».

Познав единство Христа с человеческим родом, Мертон стал писать иначе. Он опытно убедился в том, что все люди едины во Христе, и через это открыл для себя общественное измерение христианства и монашеского призвания. Ведь и на Страшном суде с нас, по слову Иисуса, спросится только одно: сделали ли мы добро «одному из сих меньших» (Мф. 25:45). Почему же мы не исполняем заповедь Христа и не любим ближних, как Он нас любит? Мертон пишет: «Корень войны – страх». Но страх – это и корень насилия и несправедливости. Мертон читал о Ганди и поражался его способности соединять священное и светское, деятельность и созерцание. Ганди понимал, что «на земле не будет мира, пока люди не опомнятся и не придут в себя». «Прийти в себя» – значит обрести ум Христов, освободиться от страха, насилия и несправедливости. Понимая это, Мертон стал больше писать о расизме, ненасилии, ядерном оружии и войне во Вьетнаме. Он много переписывался с теми, кто был вовлечен в миротворчество. Спустя какое-то время глава ордена запретил Мертону публиковать свои заметки о войне. Тот подчинился, но продолжал рассылать свои тексты друзьям. Оправдала его энциклика Папы Иоанна XXIII Расет in terris.

К сожалению, многое из того, что Мертон писал в 1960-е гг., актуально и по сей день. Мало что изменилось (если изменилось вообще) в нашем отношении к справедливости, миру, войне, вооружению, ненасилию. Мир всё так же в плену у страха. Люди всё так же воюют – с той лишь разницей, что теперь они стремятся искоренить терроризм. Мертон и сегодня мог бы сказать:

В это трудное время долг христианина – все силы, всё разумение, всю веру, всю надежду на Христа, всю любовь к Богу и людям отдать делу, которое нам сегодня поручил Бог. Мы должны искоренить войны. Дело это великое и неимоверно сложное. Даже Церковь не знает точно, как к нему подступиться. А ведь именно она должна вести нас к ненасильственному разрешению противоречий и постепенной отмене войн, потому что насилием нельзя примирить ни страны, ни части общества. Христиане должны как можно больше делать и до последнего стоять за мир.

В 1965 г. Мертону было разрешено окончательно переселиться в скит. Но и там он продолжал писать книги, статьи, письма, беседовал с людьми. Начался самый напряженный и противоречивый период его жизни. С одной стороны, исполнилось его заветное желание – он обрел одиночество. А с другой, следуя внутреннему зову, он не прекращал общения с миром. К 1966 г. напряжение сказалось на его душевном, духовном и физическом состоянии. Некоторые даже думали, что он находится на грани срыва. Именно в это время он прошёл через самые серьёзные в его монашеской жизни испытания.