Философия одиночества - [10]
Владеть можно поверхностным, индивидуальным «я». Его можно развивать, совершенствовать, ублажать; ему можно потворствовать. Оно – центр наших стремлений к наживе и удовольствию – материальному или духовному. Напротив, глубинным «я» духа, одиночества и любви «владеть» невозможно. Его невозможно развивать и совершенствовать. Оно может только быть и действовать по глубоким внутренним законам, не выдуманным людьми, а исходящим от Бога. Это законы Духа, который, как ветер, веет, где хочет. Внутреннее «я» всегда одиноко и всегда универсально, ибо в нём моё собственное одиночество встречает одиночество других людей и Самого Бога. Это «я» выше разделений, границ и самоутверждения. Только это внутреннее и одинокое «я» по-настоящему любит любовью и духом Христа. Это «я» – Сам Христос, Который живёт в нас. Но и мы живём в Нём, а через Него – в Отце.
О. Иаков Коннер.ТОМАС МЕРТОН – СОСТРАДАТЕЛЬНЫЙ МОНАХ И ПРОТИВОРЕЧИВЫЙ ЧЕЛОВЕК>[31]
В Гефсиманское аббатство я поступил в 1949 г. В том же году Томас Мертон был рукоположен в священники. С тех пор я, по милости Божией, девятнадцать лет жил и трудился рядом с ним. Он был одним из величайших даров в моей жизни. Повторять это я не устану никогда. Мертон не только научил меня монашеству, но и помог мне понять, кто я такой и к чему меня призывает Бог. У него был дар оставаться человеком. Конечно, он был духовным человеком, но он никогда не жертвовал своей человечностью ради искусственной духовности. Неудивительно, что одной из книг, которую он всем рекомендовал читать, была «Святость и целостность». Для Гефсимании она значила очень много, потому что на реформу Ла Траппе, Траппистский орден в целом и саму Гефсиманию сильно повлиял французский янсенизм. Монашескую жизнь все считали скорее покаянной, чем созерцательной.
За годы учебы в Колумбийском университете и преподавания в колледже св. Бонавентуры Мертон привык обращаться к самым истокам изучаемого предмета. Эта способность пригодилась ему и в монастыре. Хорошо зная латынь и французский, Мертон мог читать ранние тексты о монашестве и духовности, поэтому Дом Фредерик Данн, его первый аббат, поручил ему написать несколько статей о цистерцианских святых и благочестивых мирянах. В 1950 г. следующий аббат, Дом Иаков Фокс, попросил Мертона провести несколько бесед с послушниками (их наставником тот тогда ещё не был). Материалом для бесед послужили ранние монашеские тексты. Мертон сумел увлечь слушателей не только материалом, но и тем, как живо он его подал.
Спустя несколько месяцев наставник послушников обвинил Мертона в том, что тот пренебрегает традицией. На самом деле невольно пренебрегал ею он сам. Как, впрочем, и весь орден, непомнивший о своих корнях и впитавший духовность, близкую к той, что несла св. Тереза из Лизье. Орден почти забыл о созерцании, но прекрасно помнил о покаянии и аскезе. Не обошлось и без зависти: наставника послушников задевало то, что его подопечные так увлеклись новым лектором.
В июне 1951 г. Мертона назначили наставником тридцати гефсиманских «студентов», и он почувствовал себя как рыба в воде. Он словно воссоединился с семьёй, которой ему всегда не хватало. В шесть лет он потерял мать, в шестнадцать – отца. (Впрочем, мать и при жизни не давала ему должного тепла – позже он сетовал на её излишнюю строгость). Когда матери не стало, отец то брал Тома с собой, то оставлял с бабушкой в Нью-Йорке. Собственный сын занимал его меньше, чем живопись и роман с Ивлин Скотт.
О том времени Мертон писал: «Я остался без семьи, без школы, без церкви и совершенно забыл про совесть и Бога». В сущности, все его выходки школьных и студенческих лет – это неуклюжие попытки восполнить недополученное им в семье. Монастырь со строгим молчанием и одиночеством тоже не мог до конца исцелить его прежних ран. Теперь, в новой должности, Мертон стал отцом и братом для молодых монахов, которые вверили ему свои души.
Начав новое служение, Мертон писал: «Я стал духовником и должен выйти за пределы самого себя, чтобы жить в душах тех, кого мне вверил Бог». Чуть позже он размышлял о происходящих в нём переменах:
«За прошедшие полгода я успел заглянуть в сердца своих „студентов" и разделить с ними их тяготы. Не знаю, чему они научились, любят ли они Бога больше прежнего, помог ли я им обрести себя (или потерять себя – это одно и то же). Знаю только, чему научился сам: служение, которое я считал помехой одиночеству, оказалось единственным верным путём к нему. Я забрел в неведомую мне доселе пустыню,.. имя которой –- сострадание. Она безгранична. В ней я живу один, принадлежа всем и никому, потому что Бог со мной, и Он восседает на руинах моего сердца, благовествуя нищим. Вы думаете, у меня есть духовная жизнь?Ошибаетесь.Я–скудость,молчание,нищета,одиночество.Яотрексяотдуховности,чтобынайтиБога.ЭтоОнгромкопроповедуетизглубинмоегонедостоинства.Сострадание,яизбралтебясвоейгоспожой.Явзялтебявжены,
