Философия энтропии. Негэнтропийная перспектива - [35]

Ирония в том, что мы своим освобожденным, подлинным творческим Эросом, сосредоточенным на нас самих, а не на более обширном природно-космическом освобождении, только ускорили бы этот конечный крах: из энтропийных закономерностей следует, что количество событий в универсуме конечно, поэтому своей локальной многомерностью мы бы их только разворошили, разожгли их скрытые потенциалы, тем самым приближая их, сами того не желая, к конечному уничтожению.

«Хитрость разума», но с негативным знаком, одержала бы конечную победу. Если в социально освобожденном мире за этим не последовала бы новая, космическая революция, такой сценарий был бы на самом деле наиболее естественным. Были бы созданы предпосылки для разрушения мира. Подобно какому-то солнцу, истратившему запасы водорода в своем ядре и перешедшему к фузии водорода в коре вне ядра, наша цивилизация в планетарном творческом крещендо, освобождаясь от внутренних противоречий, превратилась бы в своего рода красного гиганта. Подобно неотвратимо угасающей и в конце концов гибнущей звезде, поскольку интенсивность ее сияния не сопровождается ее расширением, человечество – при оптимальном сценарии, игнорирующем и недооценивающем масштаб сил энтропии – засияло бы все ярче, становясь величественным и возвышенным, хотя, сами по себе, его сияние, величина и возвышенность сопровождались бы не увеличением начальной энергии, а только ускоренным расходом существующей. Если бы мы объективировали большую мудрость, чем наши звездные прародители, мы смогли бы избежать судьбы солнц, превратившихся в белых карликов или суперновые звезды. Но чтобы справиться, нам необходимо преодолеть одномерную многомерность (назовем ее так) и в конце концов по настоящему ответить на вызов из вызовов, который бросает нам универсум.

Энтропия и теории конца

Бесспорно, субъекты и их свободное время, семейную жизнь, мышление, действия, ощущения, опыт, стиль жизни, модусы системы ценностей и верований, идентичность, символику значения, вкус, потребление и т. д. определяют язык, социальные институции и культурные образцы. В этом смысле культура является медиумом инвенции, духовности, творчества. Однако, определяемая данным экономическим, социальным, цивилизационным порядком, она в реальном общественном контексте становится только рафинированной рамкой, узаконивающей господствующие идеологические критерии оценок и коммуникации. Несмотря на свою эмпирическую и рациональную основу наше сознание в какой-то степени обусловлено культурными условностями, которые сегодня идеологизированы более, чем когда-либо. Поэтому, чтобы противостоять собственным предрассудкам, необходимо неустанно разбивать коды культуры. Без этого мы не только не распознаем разнообразные энтропийные воздействия, тем самым оставляя их без ответа, но усилим их своей деятельностью, будем бессознательно подрывать основы собственной жизни.

Постмодернистские течения в философии безосновательно объявляют конец политической экономии и эры, где производство – организующая форма общества. Так имплицитно узаконивается status quo. – Заодно с объявлением конца политической экономии следует объявление конца истории, конца общественных утопий и моральной мобилизации. Ведущие интеллектуалы Запада уверены, что демократические обычаи стали цементом нашей долговечности, средством стабилизации общественных привычек. Гражданский либерализм понимается как оптимальное на сегодняшний день осуществленное политическое объединение в истории. Это объединение якобы позволяет культуре развернуться, обнаруживая ее скрытые потенциалы.

Все теории конца – политической экономии (Жан Бодрийяр), истории (Фрэнсис Фукуяма), конца утопии и идей эмансипации (Ричард Рорти, Жак Деррида и т. д.) – логичное продолжение теорий Даниэла Белла и Реймона Арона, которые еще в начале шестидесятых писали о конце идеологии, как систематизированной совокупности идей, принципов, учений, доктрин, идеалов, представляющих взгляд на мир той или иной общественной группировки и выражающих ее интересы и потребности. Хотя у них разные амбиции, все теории конца являются имплицитными аффирмациями бездеятельности, разрушения и смерти творчества, энергии, жизни[66].

Кроме того, законченный индивидуализм должен был бы долгосрочно означать не конец перспектив, а открытость всем перспективам, которая могла бы стать осуществлением индивидуалистически-демократической идеи. Так либерализм проецирует проблемы и цели своего времени, а также своего идеологического окружения на совокупность величайших возможных проблем и целей. Но, даже если процесс их решения и осуществления в конце концов окончится успехом, идея конца истории была бы очень шаткой как раз из-за этой сомнительной проекции.

Либеральная доктрина не хочет замечать, что рациональность, подогнанная под гражданское общество, не существует даже при самых развитых демократиях (огромные социальные различия, стихия рынка, перманентные экономические и политические кризисы, нерациональное отношение к природным богатствам и экологическому равновесию), а уж тем более в глобальном плане, где стихийные силы никогда не были столь сильны. Поэтому такая позиция является типичным примером идеологического и догматического, некритического «исследования». Иногда, совершенно справедливо, позицию откровенного узаконивания данного положения вещей называют постутопическим либерализмом. Феликс Гатари идет дальше, утверждая, что по сути идеологические и стратегические цели либеральной идеологии являются оправданием властей, контролирующих и дисциплинирующих отдельных людей и социальные группы