Философия энтропии. Негэнтропийная перспектива - [32]

В своей критике культуры киники благодаря материальной скромности и духовным претензиям, единству слова и дела, подошли к негэнтропийным принципам, может быть, ближе, чем кто-либо во всей истории человеческой мысли. Конечно, чтобы проникнуться этими принципами по-настоящему, вжиться в них, необходимо гораздо больше знаний, чем они имели, и больше того, что мы имеем сегодня. Но сегодня нам, кроме знаний, необходимо и кое-что от духа киников, чтобы проникнуть в негэнтропийную парадигму не только на уровне интуиции и общей идеи (пролегоменов), но и на уровне единства теории и практики. Кроме того, для успеха в столкновении с натиском энтропии нам необходимо время. До победы негэнтропийного разума еще очень далеко, а оставшееся время истекает все быстрее.

Начиная с Ницше, возникает тема кризиса европейской культуры, неспособной на коллективистских основах решить важные вопросы человеческой экзистенции. Философия культуры направляется к языческому натурализму. Дионисийское начало в культуре прославляет изобилие жизни, ее полноту, однако стерильность культуры уничтожает волю к жизни. Ницше уверен, что только элитная культура, преодолевая наивную религиозность и освобождая творческую энергию, может спасти человека от полной гибели. Для него аутентичной является только культура, которая выступает с позиции утверждения жизненной силы и полета, находясь в тесной связи с духовно-аристократическими ценностями (с принципами родовитости, возвышенности, энергии, воли, могущества как стремления развить силу). Любой другой подход приводит к упадку, кризису культуры, где во имя пассивности, покорности, скромности, сдержанности производится жестокая цензура инстинктов и амбиций. Рабская психология не способна к самоотверженности, к активному отношению к себе и к жизни. Поэтому в результате она отвечает «ресентиментом» по отношению к истинному творчеству, а в современной Европе – противостоянием культуре ради конформизма или же использованием ее в экономических и политических целях. Индивидуальность и страсть вытесняются культурой, подгоняющей все под существующую мораль.

Единственным способом для европейской культуры заново освоить пространство свободы является пересмотр ценностей, реаффирмация досократовского идеала установления новых ценностей. Стратегия веселой науки, неукротимого, кинического отрицания условностей и ценностей направлена не против креативной энергии культуры, а, наоборот, против рассеивания этой энергии, против нивелирования культурных жанров. Речь идет на самом деле о разоблачении ложной культуры, ее инерции и объективации. Скажем так: жизнь является способностью во имя духа и свободы обратить хаотическое движение в упорядоченное. Противодействие энтропии в культурологическом смысле подразумевает, следовательно, критическое отношение к исторической объективации идей, не обладающих иммунитетом к влиянию энтропии.

В момент создания какой-либо идеи ее энтропия минимальна. Становясь общественным достоянием, идея, за счет многочисленного посредничества и закулисных игр, расплывается, дезорганизуется. Люди перестают понимать ее первоначальный смысл, а она теряет силу мобилизации. Чтобы осознать все эти обстоятельства, трансформировать их, следует исследовать структуру, организацию, а также всевозможные общественные последствия и идеологические коннотации всех видов общественного сознания.

После Первой мировой войны часто заговаривают о кризисе культуры, даже о ее трагедии. Развиваются идеи о сумерках Европы и гибели Запада, об иллюзиях и самообмане, а также о недовольстве масс, кризисе гражданской демократии, бюрократизации общественных институций, монетаризации межчеловеческих контактов.

Относясь скептически к потенциалам культуры в процессе аутентичного духовного преображения человека, Бердяев настаивал на неограниченной и безусловной свободе; только такая свобода способна создавать новое бытие. Хотя она несет в себе неопределенность и риск, в ней есть подлинный источник творческой активности, тайну которой невозможно рационализировать. Нелегко проникнуть в смысл творчества, где разворачивается настоящая драма взаимоотношений человека и культуры: иначе говоря, существует противоречие между безграничностью духа и ограниченностью символических форм культуры. Этот конфликт не может быть решен в рамках социальных институтов (классов, наций, партий, церкви) особенно с тех пор, как он обострился в современном мире техники, где гибнет любой духовный опыт – художественный, философский, религиозный, моральный.

В обществе свобода теряет свое абсолютное значение, получая исключительно секулярный масштаб, а человек перестает понимать, что именно он потерял, что это не только человеческая, но и Божественная трагедия. Культура становится безличной, сливается с миром потребностей, теряя символико-мифологический смысл и творческую силу. Внутренняя духовная свобода личности, направленная к вечности, замещается ложным избавлением от объективации в жизни, направленной к иллюзорному мгновению. В демократизации культуры Бердяев видел дополнительную опасность для иерархии духовных ценностей. С другой стороны, он был уверен, что революция уничтожает органичную иерархию общества и культурную традицию, т. к. творческая личность стоит над культурологическими и цивилизационными образцами. Согласно Шпенглеру, трагедия культуры возникает с ростом цивилизации. Бердяев осознавал эту опасность, но для него в самой основе культуры лежит начало, ограничивающее и тянущее вниз творческий импульс духа.