Филофиоли [семь рассказов] - [8]

Похоже, рушился мир. Ведь, и впрямь, в глобусе было что-то «глобальное». Как и в наметившемся крушении его жизни.

Вообще-то Эрнест понимал, что преувеличение, о каком шла речь выше, сводившееся к наделению вещей своей жизнью, является скорее результатом перенесения собственных переживаний на неживые предметы. Но скажите нам, как и зачем происходит этот перенос?

«Если вдуматься, — рассуждал Эрнест, — мы набрасываем свои переживания на тела вещей, как карнавальные костюмы. Подлинная суть вещей таится под ними, как скрываются под карнавальными костюмами и масками самые разные люди, а мы, по правилам карнавалов, обязаны принимать их за вымышленных персонажей. И результатом является то, что скрытые под „домино“ и масками незнакомцы объединяются в одно общее понятие — „люди“, то есть является миру их однородность и, таким образом, кровное родство с нами!»

Он глянул в окно, огромное солнце закатывалось за гребенку черепичных крыш на горизонте. Вокруг плавилось марево уходящего перегретого дня, а с другой стороны, в противоположном конце неба, видного уже из окна спальни, темная холодная синева выкатила на отмель лодку луны.

«Луна, солнце, земля — тоже вещи! Как глобус, стол и стул. Как картины в раме: холст, рама, краски — карнавальное убранство чего-то, что существует в картине как в вещи, независимо от наших переживаний, от написанного на холсте. И это делает картину однородной со стулом и луной».

Эрнест посмотрел на картину, висевшую на стене, на ней была изображена Карола, написанная ее знакомой художницей из Петербурга. Сходство было и с Каролой и с той художницей, и в этом двоении чудилось Эрнесту подсказка: без отношения к вещи кого-то второго она как бы наполовину переставала существовать. Точно так же, как в вещах, окружавших его, присутствовала незримо Карола, а сами вещи, вероятно, присутствовали на краю ее сознания. Вместе они трудились над приданием вещам реальности, даже не догадываясь, каковы они сами по себе! «А они-то не так просты! — торжественно заключил Эрнест. — Они имеют отношение к таким явлениям и телам, как Луна, солнечные протуберанцы, космические спирали!»

Эрнест посмотрел на повернутый к стенке глобус. Провала на месте Австралии не было видно. Еще прыжок — и он станет настоящей планетой!

Но никакого прыжка не происходило. Между живым и неживым все еще лежала бездна.

«Разве живое — не усложнившееся бесконечно неживое?» — спрашивал себя Эрнест. И отвечал: «А почему не сказать себе так: именно неживое есть бесконечно упростившееся до стихий живое! Может, это и есть эволюция? Ведь говорят же ученые, что солнце погаснет, и во вселенной воцарится мир неодушевленных вещей!».

Между тем Карола совсем перестала приходить, ограничиваясь звонками, и он все реже и реже выходил на улицу. Вещи все более отдалялись от него. Они все стали как бы на одно лицо, особенно это ощущалось в сумерки — вещи были неотличимы от обоев. Как-то он вернулся с короткой прогулки и не узнал собственного жилища. Он стоял в передней и не понимал, куда идти, где кухня и где спальня? Налетел на вешалку-стойку с «рогами» и шарахнулся от нее в ужасе, как от дикого зверя.

В спальню с глобусом он больше не ходил, ночевал на двух сдвинутых креслах перед телевизором в большой комнате. Телевизор немного помогал. Наконец он совсем не смог улечься спать в своей квартире. Он поднялся на чердак, где у него была каморка-кладовка, их дом не имел «келлера», подвала, где обычно жильцы складывают барахло. В своей чердачной кладовке он держал легкую плетеную ротанговую мебель по просьбе Каролы, которая все мечтала расставить ее когда-нибудь, когда у них будет большой дом с солярием или верандой, на худой конец.

В крыше каморки было устроено окно-фрамуга, квадратный люк, как принято в Германии во многих домах, наклонно направленный прямо в небо.

Эрнест сел в кресло и стал смотреть через это окно в небесную даль. «Карола!» — позвал он. Пахло солнцем, черепицей, ротангом и пылью. В окно медленно вплыла луна. Круглая, объемная, она напоминала глобус с лампочкой внутри: отчетливо просматривались материки.

«Интересно, есть ли там на месте Австралия? Или тоже дыра?» — думал Эрнест.

Каролааа! — позвал он.

Кааа — рооо — лааа!

Неожиданно голос его как-то пресекся, а потом перешел в жалобный крик, что-то наподобие воя.

Ааа-оооо-уууу!

Звук этот, этот вой поднимался к небу, уплывал навстречу луне, слабел.

Эрнест прислушался. Издалека донесся ответный звук, точно такой же вой.

Только на октаву выше.

Филофиоли

Когда он поселился в этой квартире, первое время его будил звон колоколов католической кирхи, расположенной вплотную к его новому дому.

Если честно, это был так называемый сеньорин дом, то есть жилище, предназначенное для пожилых, что его слегка покоробило: он не выбирал сам, его поставил перед фактом чиновник из ведомства по социальному жилью. Выбирать не приходилось, да и прочел он про «сеньорин дом» только в договоре на аренду, когда было поздно. «Вот так и въезжают в старость!» — подумал он и невесело улыбнулся. Переселился он сюда после развода с женой. Она как бы заранее готовила его к одинокой старости.