Филипп Август - [78]

Во всех действиях Иоанна был расчет. Он воображал, что предав палачу изменника и первого виновника несчастий Артура, он угодит этим баронам и усмирит таким образом общее негодование по случаю мученической смерти принца Артура.

Но на этот раз расчеты его оказались ошибочны. Убийство совершилось слишком недавно, негодование так глубоко возмутило души, что бароны не обратили даже внимания на брабанта, и казнь его не возбуждала ни в ком никакого чувства.

Между тем Жоделль, которого тащили вон из залы, вдруг обрел силу в крайности своего отчаяния. Он рванулся и закричал:

– Государь, выслушайте меня! Ради самого неба, государь…

Но провост положил конец этим призывам, вытолкнув негодяя вон из залы, так что Иоанн даже не слыхал его: все его внимание было приковано к графу Солсбери. Вооруженный с головы до ног, покрытый пылью, он внезапно появился в дверях и порывисто пробирался между телохранителями, сопровождаемый многочисленной свитой, по-видимому, так же как и он, выдержавшей далекий переезд.

Глаза графа сверкали гневом, лоб был нахмурен; не приветствуя Иоанна, не проявляя ни малейшего признака почтительности, он быстро взошел на ступеньки трона, наклонился к королю и заговорил что-то шепотом, но с грозным и яростным пылом.

Его внезапное появление, смелое приближение к Иоанну произвели на баронов электрическое действие. С тех пор как обнаружилось убийство Артура, они едва сдерживали свое негодование, а тут выступили из рядов, стали между собою переговариваться, не церемонясь скрывать своего ропота, между тем как Иоанн сидел, неподвижный и дрожащий, под влиянием яростного взора графа Солсбери, который осыпал его самыми язвительными упреками.

Иоанн мало тревожился этими укоризнами, но волнение, обнаруживавшееся между баронами, преисполнило его ужасом. Он знал, что его все ненавидели; знал также, что в такие минуты возмущения и ярости совершаются страшные перевороты, и затрепетал при мысли, что ветер возмущения, проносившийся над головами баронов, может превратиться в бурю, от которой корона на его голове способна поколебаться, а то и вовсе слететь.

Ни слова не отвечая брату, он только схватил его за руку и, указывая на баронов, сказал взволнованным голосом:

– Посмотри, Вильгельм, посмотри, они готовы взбунтоваться! Неужели и ты покинешь меня в час опасности?

Граф Солсбери взглянул и уловил опасность.

– Нет, – возразил он громко. – Нет, я не покину вас, потому что вы сын моего отца и последний прямой потомок его рода, но вы…

Граф вдруг понизил голос, и последнего слова, сказанного им на ухо королю, никто не слыхал. Но видно было по лицу Иоанна Безземельного, что в этом слове не содержалось лестного для него комплимента.

Спустившись со ступенек трона, Вильгельм Солсбери смешался с толпой баронов и, пожимая всем руки, говорил:

– Пемброк! Арундель! Успокойтесь, прошу вас! Это злодейское дело, и рано или поздно мы должны будем очистить от него свою совесть. Но прежде осуждения подождем, обретем хладнокровие, чтобы действовать благоразумнее. Согласитесь на мою просьбу, хотя бы из любви ко мне, если уж не для короля.

– Из любви к вам, Солсбери? – воскликнул лорд Пемброк, улыбнувшись. – А знаете, о чем мы сейчас толковали? Вот вам прямо наши рассуждения: что лучший король из всех восседавших на престоле английском был незаконнорожденный сын и что мы знаем тоже такого, который не с меньшим достоинством займет престол и ныне. Разве Розамунда Клиффорд[9] не могла произвести на свет такого же достойного сына, каков был Вильгельм Завоеватель? Что вы на это скажете, Вильгельм Солсбери?

– Не говорите этого, Пемброк, – с живостью перебил его граф Солсбери. – Я не могу этого слышать и за все короны вместе взятые не пожелал бы причинить зло сыну моего отца. Притом, я думаю, что можно быть хорошим рыцарем и дурным королем. Милорды и господа, прошу вас, займите свои места и удостойте выслушать меня спокойно. Как рыцарь, я имею обязанность, которую прежде всего должен исполнить, и хотя ужасное известие, которое я получил по приезде, возмутило меня, я желал бы, однако, с достоинством исполнить свой долг.

Бароны повиновались, но с мрачным и недовольным видом. Вильгельм снова приблизился к трону.

– Государь, – сказал он своему брату спокойным голосом и с большею почтительностью, чем король мог надеяться, – когда мы расстались в Турени, я уступил, хотя с большим сожалением, вашему настойчивому желанию и поручил вашим заботам благородного рыцаря, сира де Куси, которому вы обещали почетный плен. Вы лучше всех знаете, как держите свои обещания, и потому я не желаю вам об этом напоминать. Достаточно будет, если скажу, что для чести моего имени, чтобы изгладить пятно, которым вы омрачили его, я решился возвратить свободу моему пленнику. Хотя я и не желал получать плату за его освобождение, но из боязни увеличить оскорбления, которые понес через меня благородный рыцарь, я решил назначить за него выкуп в семь тысяч крон. Его паж здесь и готов выплатить эту сумму, а я требую от вас, как своего права, немедленной выдачи мне сира де Куси, потому что, как я полагаю, он еще жив, хотя и заключен в башне, одно имя которой будет вечным позором для Англии. Я не допускаю мысли, чтобы нашелся такой подлец, который решился бы и его убить.