Филип из Поканокета - [2]

На этой встрече он попытался защитить веру своих предков от возрастающего давления миссионеров и заметил, что следует прекратить всякие попытки отвлечь его народ от древней веры; однако, обнаружив упорное сопротивление со стороны англичан, скромно отказался от своего требования.

Практически последним шагом в его жизни было намерение привести обоих своих сыновей, Александера и Филипа (как их назвали англичане), в дом главы поселения, дабы те же любовь и дружба, что существовали между белыми людьми и им самим, перешли и на его детей.

Добрый старый сахем отошел в мире и счастливо воссоединился со своими отцами до того, как несчастье пришло в его племя; дети же остались жить, дабы испытать на себе неблагодарность белого человека.

Старший сын, Александер, наследовал ему. Он обладал порывистым и вспыльчивым нравом и гордился своими наследственными правами и привилегиями. Экспансионистская политика и диктат пришельцев возмутили его; с волнением следил он за опустошительными войнами чужаков против соседних племен. Вскоре и ему самому было суждено испытать их враждебность, ибо его объявили соучастником заговора, преследовавшего цель совместно с наррагансетами восстать и сбросить англичан в море. Невозможно утверждать, насколько это обвинение согласуется с фактами и насколько основано на чистом вымысле. Однако из жестоких и самонадеянных действий колонистов ясно, что к этому времени они ощутили подъем собственной мощи и сделались еще более требовательными и безответственными в своих отношениях с аборигенами. Были направлены вооруженные отряды, дабы принудить Александера предстать перед судом. Его выследили в лесном жилище, захватив врасплох в хижине, где он отдыхал после охотничьих трудов безоружный, с группой своих спутников. Внезапность ареста и оскорбление, нанесенное его дикарскому достоинству, столь сильно повлияли на необузданные чувства этого гордого туземца, что его охватил приступ ярости. Ему разрешили вернуться домой, но при условии, что он оставит сына в залог собственного слова; этот удар, нанесенный ему, оказался роковым, и еще в дороге он пал жертвой мук уязвленного духа.

Наследником Александера стал Метамосет, или Король Филип, как именовали его поселенцы, из-за его благородного духа и дерзновенного темперамента. Эти качества, вкупе с широко известной энергичностью и предприимчивостью, сделали его предметом великой зависти; его обвинили в давнишнем заговоре и неукротимой враждебности к белым. Быть может (что вполне естественно), так это и было на самом деле. С самого начала он видел в белых людях чужаков, вторгшихся в пределы его страны, воспользовавшихся гостеприимством хозяев и постоянно расширявших свое пагубное для жизни дикарей влияние. Он видел, как число его соплеменников тает под их натиском, исчезая с лица Земли; как земли просачиваются меж пальцами, а племена слабеют, рассеиваясь и попадая в зависимость. Скажут, будто земля эта изначально была куплена поселенцами у аборигенов; но кто же не знает обстоятельств «покупки» индейских земель, сделанных в период колонизации? Европейцы всегда заключали выгодные сделки благодаря особой изворотливости в договорах; они присваивали обширные территории, легко провоцируя военные конфликты. Неискушенный туземец не мог быть глубоко сведущим в тонкостях закона, согласно которому можно легально и ощутимо нанести ущерб. Свои суждения он выносил на основе фактов; и Филипу достаточно было знать, что до вторжения европейцев его соплеменники были хозяевами своих земель, тогда как теперь они стали бродягами на землях своих отцов.

Но каковы бы ни были чувства, породившие эту враждебность и особый гнев, вызванный судьбой брата, Филип временно подавил их, возобновив контакт с поселенцами, и на много лет мирно зажил в Поканокете, или, как именовали его англичане, Маунт-Хоупе [4], древней столице владений своего племени. Однако подозрения, вначале расплывчатые и неопределенные, постепенно стали обретать почву и форму; и в конце концов его обвинили в намерении подготовить одновременное выступление восточных племен, дабы путем общих усилий сбросить ярмо угнетателей. Говоря о столь давней эпохе, трудно установить истинность этих ранних обвинений против индейцев. Подозрительность и поспешность в насилии всегда отличали белых, которые придавали вес и важность любой досужей истории. Если речь шла о вознаграждении, информаторов возникало в избытке; меч обнажался лишь тогда, когда сулил верную удачу, а взмахи его вдохновлялись идеей имперского господства.

Единственным достоверным свидетельством против Филипа служит обвинение некоего Сосамана, индейца-ренегата, чья природная хитрость возросла благодаря начаткам образования, полученного в среде поселенцев. Дважды или трижды изменял он свою веру и подданство с легкостью, выдававшей его беспринципность. Какое-то время он выполнял обязанности доверенного лица и советника Филипа, пользуясь его благами и защитой. Обнаружив, однако, что тучи сгущаются вокруг его покровителя, он оставил свою службу, перешел к белым и, дабы снискать их расположение, обвинил былого благодетеля в заговоре, угрожавшем их безопасности. Состоялось тщательное расследование. Филип и несколько его подчиненных согласились подвергнуться допросу, и ничего предосудительного против них не было обнаружено.