Филип Дик: Я жив, это вы умерли - [74]

В первый раз за полтора года Дик сел за пишущую машинку. Вскоре к нему вернулась Донна, то ли желая поддержать, то ли потому, что ей некуда было больше пойти. Эта женщина стала его вдохновительницей и даже дала себя уговорить поехать вместе в Канаду. Донна представляла поколение молодых бунтарей, надежду Америки, в честь которой он собирался произнести похвальное слово.

В тоталитарном обществе (а именно такой режим, по его мнению, потихоньку устанавливался в Соединенных Штатах) сопротивление могли оказать только наркоманы. Политическая оппозиция, как обычно, пойдет на сделку или же позволит собой манипулировать. Старшее поколение, преисполненное осознания собственной значимости, хочет лишь одного — любить Большого Брата, чтобы тот обменял их грешную и ранимую человеческую сущность на уверенность андроида, этого примерного гражданина всех тоталитарных режимов. Итак, если еще оставался шанс на то, чтобы быть свободным, то он заключался в порочном сознании самых молодых, которое побуждало их: «Вперед! Обманывайте, лгите, ездите без билета, будьте не как все, подделывайте документы, бросайте ЛСД в городские резервуары, устанавливайте у себя в гаражах электронные устройства, которые превзойдут те, что используют власти. Если за вами следят с экрана собственного телевизора, сделайте так, чтобы полицейский прихвостень, которого поставили следить за вашей гостиной, разглядывал вместо этого свой с дом. Оплачивайте штрафы фальшивыми монетами, чеками без обеспечения или ворованными кредитными картами. Если судья выносит вам обвинительный приговор, подмените противозачаточные таблетки его дочери, подсунув вместо них аспирин. Подпишите его на порнографический журнал. Используйте номер его кредитки для бесконечных телефонных звонков в далекие города, на другие планеты».

По сценарию Дика, Донна должна была присутствовать на конференции, и в конце своей речи он собирался обратиться к ней и пригласить на сцену. Представительница бунтарской молодежи в кожаной куртке, кожаных ботинках, с падающими на глаза черными волосами, пересечет заполненный слушателями амфитеатр университета и встанет рядом с оратором. На глазах у всех Донна поцелует Фила в губы и протянет ему сигарету с марихуаной, которую он зажжет под громкие аплодисменты. Сценарий немного сглаживал неприятное ощущение от постоянных отказов: подруга больше не желала проводить время в его постели.

Увы, в день отъезда Донна не пришла на место встречи, она продала купленный Филом для нее билет и исчезла. Таким образом, Дик уехал один, с чемоданом, в котором лежали одежда, Библия и текст его речи, казавшаяся ему теперь нелепой.

Нам, тем, кто, добродетельно став демократами, стыдится того, что в юности мы считали жандармерию — СС, а бедного Помпиду — диктатором, речь Дика кажется нелепой. Но публику, привыкшую постоянно выслушивать подобные высказывания из уст американских радикалов, она нимало не удивила. В том же году Лири предлагал соотечественникам «сопротивляться осуществляемой роботизации» и считал, что «выстрел в полицейского робота, занимающегося геноцидом» (а он считал таковыми обычных полицейских), является «священным актом». Поэтому Дик был встречен овациями, подобно французскому мэру, нахваливающему разнообразие сыров и ругающему брюссельских бюрократов во время сельскохозяйственной выставки. Этого оказалось достаточно, чтобы ободрить его. У Дика брали интервью, его фотографировали, ему показали город, который он нашел весьма красивым, ему представили юных поклонниц, которых он нашел еще более прекрасными. Его повели танцевать в какой-то ночной клуб. Филип Дик ни на минуту не оставался один. Донна, ограбление, угроза фашизма — все это казалось далеким и нереальным. Он нашел надежное убежище, новых друзей, которые недоверчиво, хотя и с энтузиазмом встретили решение, принятое им в первый же вечер: остаться жить здесь, в Ванкувере. Они напились, отмечая это событие. Каждый дал писателю свой адрес и номер телефона, уверяя, что Фил всегда будет желанным гостем. Дик принадлежал к тому типу людей, что воспринимают всерьез любые, даже весьма туманные приглашения. После того как конференция закончилась, а с нею и оплата его номера в гостинице, Филип нашел прибежище у одного журналиста, который брал у него интервью, и чья юная жена, Сюзан, обожала его книги. Сначала фантазия и чувство юмора гостя восхищали их. Он заставил обоих смеяться до слез, разыграв некоего свидетеля Иеговы, позвонившего в их дверь. Тот, вероятно, до конца своих дней запомнил огромного бородача с блестящими глазами, который беседовал с ним об энтропии, о законах термодинамики и о переселении душ. Но в квартире было только две комнаты, и присутствие такого верзилы, занимавшего диван в гостиной, вскоре стало хозяевам в тягость. Сюзан, которая была тогда студенткой, корпела дома над учебниками, тогда как ее муж отправлялся на работу. Дику казалось, что в подобных условиях девушка будет только рада чьей-то компании. Он не так уж и торопился, как утверждал, подыскать себе жилье, и соглашался поехать посмотреть предложенную квартиру только при условии, что Сюзан отправится вместе с ним. Все остальное время он бродил взад-вперед по гостиной, читал Библию, слушал музыку и каждые пять минут стучал в дверь комнаты, где занималась Сюзан, чтобы узнать, не слишком ли громко играет музыка, не хочет ли она кофе, интересно ли то, что она сейчас учит. Фил жалобным голосом напевал Сюзан песню Дауленда, которую он сделал своим, образно выражаясь, музыкальным гербом: