Филэллин - [41]

Сердце мое дрогнуло. На следующий вечер, ни у кого не справившись о допустимости такого свидания и никому о нем не доложившись, я встретил ее у ворот, провел в кордегардию, откуда предварительно удалил караульных солдат, и туда же привел Мосцепанова.

По дороге, предвкушая, как счастлив он будет увидеть свою Наталью, я сообщил ему, какой сюрприз его ожидает, но он меня не поблагодарил и никакой радости не выказал.

Наталья, едва взглянув на него, расплакалась. Не думала, конечно, таким его увидеть. Волос у него на голове убыло, посерел, смотрит стариком. А как рот раскрыл, видно стало, что зубов тоже поубавилось.

Угораздило ее прикипеть душой к полоумному ябеднику! Небось почитает его за Прометея, на которого Сигов с Платоновым наслали губернских орлов клевать ему печень.

“Чего ревешь?” – спросил Мосцепанов не так чтобы ласково.

Она быстренько слёзы смахнула, пошмыгала носом и отвечала, что плачет от счастья видеть этого старого дурня.

Оставить их вдвоем я не имел права, да, честно говоря, и не хотел. Отсел подальше, сделал вид, будто занят служебными бумагами, а сам прислушивался к их разговору.

Слышу, она ему шепчет: “Брат ваш прислал со мной то, о чем вы просили”. Ответ Мосцепанова потонул в его кашле, но я понял, что братнина посылка ему безразлична.

Сели мои голубки на лавке. Она к нему ластится, руки ему гладит, говорит, что в Сибири тоже русские люди живут, они с сыном туда к нему приедут. Он – ни слова. Нахохлился, сидит как сыч.

Наконец говорит: “Покойные отец с матерью чуть не каждую ночь снятся. Раньше хотел, чтобы явились, звал перед сном – и ничего. А нынче только глаза закрою – тут как тут”.

“Жалеют сына, что в тюрьме сидит”, – рассудила Наталья.

Он головой покачал: “Нет, прежде до них мой зов не доходил, а сейчас вмиг доходит. Видать, близко мне до тех мест, где они пребывают”.

Смотрю, у Натальи опять губы запрыгали. Схватила свою котомку, стала выкладывать гостинцы. Пока от ворот шли, рассказала мне, что в Перми у нее кума, она у кумы на печном поду шанег напекла, у башкир в торгу взяла вяленое мясо, а соленья, мед, ягодные варенья из дому привезла в туесах. Разложила всё на лавке, собрала немного того, другого, третьего и поднесла мне. Я, чтобы ее не обижать, принял одну шаньгу.

Мосцепанова здесь голодом не морят, но и разносолами не балуют. Глаза у него разбежались, начал хватать всё подряд. Одно откусит, сразу же другое, жует вперемешку. После соленого огурца берет мед, после меда – башкирское мясо, малиновым вареньем заедает. Вижу, Наталья забеспокоилась, как бы его после такого лукуллова пиршества поносом не прохватило. Отнять у него что-нибудь не решилась, но посоветовала: “Вы шаньгами прослаивайте, не то в желудке плохо ляжет”.

Мосцепанов и ухом не повел. Вдруг челюсти у него задвигались медленнее, глаза сузились, и он выговорил с набитым ртом: “Сидорку Ванюкова встретишь, плюнь ему в харю”.

“Это же ваш любимый был ученик! За что?” – изумилась Наталья.

“Он знает!” – сказал Мосцепанов и очами сверкнул. С тем я его подругу от него и вывел.

По пути через двор закралась похабная мысль зазвать ее к себе и утешить после такого свидания. Как бы невзначай упомянул, что стою на квартире один, и спросил, куда она пойдет на ночь глядя.

“К куме”, – сказала Наталья.

Взгляд, который она на меня бросила, свидетельствовал, что мой намек понят, но не одобрен.

Ну, к куме, так к куме.

Я довел ее до ворот, провел мимо часового. Под фонарем смотрю – улыбается.

“Чему радуешься?” – спрашиваю.

“Злится, – отвечает, – значит, сердце в нем живо”.

Поклонилась мне и ушла в темноту.

Слава богу, холера не поднялась по Волге выше Камышина, побережье Камы безопасно. Получено распоряжение ожидать государя после полудня 30 сентября, если погода не испортится.

Приготовления к его визиту начались в середине лета, и от Криднера тут было бы мало проку; Тюфяев куда более энергичен. В Загородном и Набережном садах воздвигнуты ротонды в дорическом ордере, у Казанской и Сибирской застав – обелиски с чугунными шарами и орлами наверху. Сибирский тракт, по которому государь должен будет въезжать в город, на четверть версты от заставы обсажен молодыми березками. На главных улицах настелены тротуары в три плахи. По этому поводу учитель гимназии Василий Феонов сочинил стихи, которые ходят по рукам:

О, губернатор наш Кирилл,

В Перми ты много натворил!

От Егошихи и до Слудки

Построил тротуары в сутки

Из всех заборов и полов

От обывательских домов,

Воздвиг ротонды, пирамиды.

Ну просто прелесть что за виды!

Неаполь, Греция и Рим,

Мы знать вас больше не хотим!

Я не фрондер, но кто-то нашептал Тюфяеву, будто барон Криднер оказывал мне особое покровительство. Я причислен к фронде, и в результате этой интриги командовать назначенной к встрече государя моей же ротой будет подпоручик Драверт из гарнизонного батальона. По слухам, он в родстве с какой-то важной персоной в Петербурге.

К полудню 30 сентября народ стал собираться на тракте у Загородного сада. Шли целыми семействами, принаряженные, со снедью в узлах и корзинках. Доносившиеся до меня разговоры то и дело касались вопроса, для чего государь поехал на Урал. Цели его поездки не оглашены, в итоге догадки строятся самые фантастические. Популярна версия, будто он навсегда покинул Петербург, потому что там – измена.