Февраль - [10]

Но это было неправдой. Франсуаза Морель была женщиной величайшего ума, и превосходным стратегом – ей бы французской армией командовать! Правда-правда, это я без малейшего сарказма вам говорю! Другое дело, что Франусаза редко когда пускала в ход свои способности, ещё с детства убеждённая, что мужчины не любят умных женщин. И умело притворялась доверчивой простушкой, смущённо краснея и пряча взор за длинным ресницами. Впрочем, краснеть у неё выходило вполне естественно – я ведь уже говорила, какая она у меня скромница? Думаю, это было ещё одной причиной, по какой она не хотела выходить к обеду – боялась новых знакомств, боялась людей, боялась косых взглядов. Будто кто-то из здесь присутствующих знал, кто мы такие!

Хотя, как выяснилось из беседы с Селиной, шанс встретить знакомых всё же был. Если бы Иветта не умерла пару месяцев назад, она, несомненно, была бы уже здесь, в этом самом отеле. Не знаю, что было бы, встреться мы вот так, неожиданно, да ещё и в чужой для обеих стране… Но, думаю, ничего хорошего. Мы с ней никогда не ладили, ещё до моего замужества, а уж после и вовсе перестали здороваться. Всему виной, как вы правильно догадались, мой муж. Иветта Симонс страсть как хотела выйти за него, и была весьма огорчена, что он предпочёл ей, графине до седьмого колена, какую-то девчонку из деревни, дочку жалкого адвоката. Вот так-то, Иветта! Неисповедимы пути господни!

Злорадствовать можно было сколько угодно, но я всячески старалась вытравить из своей души эти низменные порывы. Иветты больше нет, и делить мне с нею нечего. Зато есть Франсуаза, которая смотрит в широкое зеркало и недовольно сопит. Видимо оттого, что это самое зеркало, несмотря на свои колоссальные размеры, оказалось неспособно отразить её габариты! Я решила не озвучивать свои мысли, лишь спрятала улыбку и поправила рюши на её платье, чтобы лежали ровнее. И, хитро улыбаясь, посмотрела на её отражение. Оно кисло улыбнулось мне в ответ, и сказало:

– Его зовут Габриель Гранье. Он француз.

– Браво, Франсуаза! Перед твоими мыслительными способностями преклонился бы сам мсье Шерлок Холмс, если б слышал тебя сейчас! И как же ты только об этом догадалась? Ах, дай угадаю, быть может потому, что этот Лассард назвал его по имени?

– Будешь ёрничать, не скажу тебе, что ещё удалось про него узнать! – Безжалостно сказала эта негодяйка, спрятав улыбку. И, как ни в чём не бывало принялась поправлять те же самые рюши на своём платье, уже и без того доведённые мною до безупречности.

– Ну?! – Не выдержав, спросила я. Франсуаза подняла взгляд, улыбнулась и чинно кивнула, будто императрица на каком-то важном государственном приёме.

– Он художник из Парижа.

А вот это было интересно!

– Художник?

– Подающий большие надежды художник! – Добавила Франсуаза со значением. – Говорят, в столице у него хорошая слава. Странно, что ты о нём ничего не слышала, при твоей-то любви к живописи!

– Да, но когда это я в последний раз была в столице? – Я всерьёз озадачилась этим вопросом. – С некоторых пор, знаешь ли, я стараюсь объезжать этот город стороной. Но, пожалуйста, прошу, не будем об этом! Лучше расскажи ещё что-нибудь об этом Гранье! Кто была та девушка с ним? Его невеста? Подруга?

Точно не жена, скажу я, забегая вперёд. Внимательная Жозефина заметила, что Гранье не носил обручального кольца. Ах, Жозефина, Жозефина!

– Скорее подруга. Но, похоже, у неё на него большие планы, – пожала плечами Франсуаза. – Это дочка графини Вермаллен, богатая наследница огромной ткацкой империи. Насколько я понимаю, вся Швейцария ходит в её шелках. Даже эти занавески на окнах, и те наверняка прямиком с фабрики Вермалленов. А ещё она бесконечно мила и молода, как ты могла заметить! У такой старушки как ты просто нет шансов перед её молодостью, Жозефина!

Не обращайте внимания, мы с Франсуазой издавна так общаемся! Я, например, ничуть на неё не обиделась, тем более, слова её были чистейшей правдой, хоть и жестоки. Этой роковой красавице-брюнетке лет было не больше двадцати, невинный и нежный цветок, а чего стоила её улыбка!

Но старушку Жозефину рано списывать со счетов! Прозвучит самодовольно, но я была уверена, что одного моего взгляда окажется достаточно, чтобы любой прибежал по первому моему зову, в том числе и Гранье. Вот только звать никого я пока не собиралась. И его тем более. Я же прекрасно видела, как он смотрел на меня там, на лестнице… Что-то было в этом взгляде… Что-то, чему я не находила объяснения.

А, так как Жозефина не собиралась никем увлекаться всерьёз, Габриель Гранье пока отходил на второй план.

– Что на счёт остальных? – поинтересовалась я, поправляя, на этот раз, тяжёлые тёмные локоны Франсуазы, забранные в узел на затылке. Сколько себя помню, она всегда носила эту причёску. На мой взгляд, это её ужасно старило, но Франсуаза меня не слушала, упрямо продолжая изо дня в день завязывать этот скучный узел, и закалывать его шпильками.

– Троица за барной стойкой, – отчиталась моя подруга, – русские. Самый симпатичный из них, некто Арсен Планшетов, знаменитый журналист.

Видимо, тот нахальный красавец-блондин с блокнотом, поняла я. Наверняка готовил материал для своей статьи. Журналист, стало быть?