Ферма - [5]

А еще Ата понимала, что для таких родителей, как ее обычные наниматели, у которых было все и даже больше, недоступность услуг чудо-няни делает их еще более желанными.

Ата начинает бороться за режим сна, когда ребенку всего две-три недели. Без приучения к режиму ребенок этого возраста очень часто, примерно каждый час, требует молока и постоянно ищет утешения на материнской груди. Однако Ата сразу начинает растягивать перерыв между кормлениями, добиваясь, чтобы ее воспитанник ел каждые два, потом три, а затем – каждые четыре часа. Ребенок начинает спать всю ночь через восемь или десять недель, в зависимости от пола и веса, а также от того, родился он преждевременно или вовремя. Поэтому матери с кожей, напоминающей цветом взбитые сливки, говорят, что Ата «заговаривает детей». Они не знают, что та проводит всю ночь над кроваткой в темной детской, держа пустышку у губ малыша. А когда тот начинает хныкать, она прижимает его к своей впалой груди и качает, пока тот не начинает дремать, не засыпая, однако, по-настоящему. Тогда она снова кладет его в кроватку. И так ночь за ночью, пока ребенок не привыкает есть только днем и не начинает вечером засыпать сам. После этого поддерживать режим сна и бодрствования становится уже несложно.

За долгие годы работы Ата завоевала безупречную репутацию. «Моя работа лучшая из возможных, и я имею дело с лучшими людьми», – любила повторять она. Это не было хвастовством, а если и было, то не пустым. Работодатели Аты были не просто богаты – каждый, кто мог позволить себе няню, осуществляющую уход за младенцем, не был беден, – а очень, очень богаты. В то время как прочие филиппинки соглашались на работу, где приходилось спать на матрасе в углу детской или на раскладывающемся диване в комнате для отдыха, Ата почти всегда имела собственную комнату, причем часто с ванной. В таких домах были террасы или уютные дворики, где желтушные младенцы могли принимать солнечные ванны, чтобы избавиться от лишнего билирубина. В этих домах имелось пять или шесть туалетов, а иногда и больше. Комнат было так много, что некоторые из них имели только одно назначение – библиотека для книг, тренажерный зал для упражнений, альков для вина! Ате доводилось летать на личных самолетах, где она и спящий младенец занимали весь задний отсек, в котором ей подавали еду на столе с полотняными салфетками и тяжелым столовым серебром, как в ресторане. «Коммерческие рейсы не для меня», – шутила Ата, и это была чистая правда. Не имея документов, она могла летать только частными самолетами. В своем белом халатике няни она сопровождала семьи, в которых работала, в Нантакет, Аспен, Пало-Альто и Мэн на самолетах размером с дом.

Ата нравилась лучшим работодателям в том числе потому, что понимала их. Джейн считает, что именно это понимание помогало матерям доверять Ате, оставлять свои кольца и браслеты небрежно разбросанными по всему дому, а также рекомендовать няню своим друзьям.

«Для меня они не просто клиенты, я выстраиваю с ними отношения», – часто говорит Ата. В подтверждение своих слов она любит вытаскивать из-под кровати, которую снимает в общежитии за триста пятьдесят долларов в месяц, прозрачный пластиковый контейнер, полный поздравительных открыток. Иные из них присланы лет двадцать назад. На каждой видны улыбающиеся дети, которых она некогда нянчила, позирующие на пляже, стоящие на лыжах перед заснеженной горой или сидящие в джипе с простирающейся позади них африканской саванной.

Чейз – ах, он был такой спокойный малыш, а его родители такие добрые люди! Они заплатили Ате с премиальными и даже теперь, по прошествии стольких лет, присылают чеки на день рождения. А посмотрите, каким большим стал их парень! И каким умным, он учится на врача!

А вот близнецы Леви – они родились маленькими, как мышки, и каждый из них помещался в ладони. И кричали, кричали все время. Их мучили газики. Но к тому времени, когда Ата ушла, они стали толстенькими, с двойными подбородками! Видите, какие они хорошенькие сейчас? И так выросли!

Особенно близким подругам Ата любила показывать «прощальные подарки». Она хранила их в отдельной коробке и каждый раз запечатывала для безопасности клейкой лентой. Среди них были серебряная рамка с выгравированными инициалами Аты и ребенка, вверенного ее заботам, и кожаная сумочка, которую она брала с собой только на рождественскую мессу. Она с радостью описывала, как матери плакали, прощаясь с ней, словно Ата была солдатом, отправляющимся на войну. «А потом всегда следовали подарки! Из «Тиффани», «Барниз» или «Сакса». Всегда очень дорогие». Ата качала головой и улыбалась.

Она не часто упоминала о пренебрежительном равнодушии и унижениях, с которыми ей довелось столкнуться в некоторых домах, а также о бесконечной усталости, с которой она не расставалась, когда работала няней. Однажды она рассказала Джейн о миссис Аймс, не разговаривавшей с Атой все двенадцать недель, которые та провела в ее доме, за исключением случаев, когда была раздражена и желала высказать какую-то претензию (выбор одежды для малыша или, к примеру, кашемировый свитер, севший во время стирки). Эта женщина смотрела сквозь Ату, словно та была сделана из стекла. Еще были мистер и миссис Ли, которые не позволяли Ате есть их еду. Не разрешалось даже взять немного молока для утреннего кофе. И ей не платили за молочную смесь – столько банок и таких дорогих. Ей приходилось приобретать их на свои карманные деньги, потому что тех, что покупала экономка, было недостаточно.